Дорога навстречу вечернему солнцу

Левонович Ольга Михайловна

Вода, дойдя до завалинки, остановилась. А вскоре потихоньку пошла назад, превратив огород в подобие дна осушенного моря: рядков не было. Всюду валялись, как маленькие осьминоги, красные и желтые картофелины, опутанные тиной.

Дома было сухо, но в подполье, сразу под крышкой, мерцала черная вода. Казалось – там дна нет.

Вечером мы с мамой пошли искать корову. За день до наводнения все коровы, переплыв реку, ушли в лес. И все собаки, что не были на привязи, убежали.

Мы шли берегом реи и ничего не узнавали! Очертания берегов изменились.

Повсюду валялись жуткие деревья, вырванные с корнем, облепленные тиной. Те деревья что уцелели, выше роста взрослого человека были в грязи. Галька у реки была покрыта слоем серого ила. Появились незнакомые камни-великаны. Как в страшной сказке…

Корову мы, конечно, не нашли. Через день или два она пришла сама, с распухшим выменем, и ревела, как труба.

Золотая рыбка

В Алыгджере был клуб, где силами местной молодежи даже спектакли ставились. Мы, малышня, смотрели как-то «Сказку о рыбаке и рыбке».

Рыбка была толстая, в блестящем желтом платье. Нарисованное море волновалось, потому что кто-то за сценой отчаянно трепал край холста. А Дед с Бабкой ютились в избушке, сооруженной из старых рам, которая сильно напоминала чум.

Сказка очень понравилась, и долго снилась по ночам, особенно рыбкино платье.

Новый год

Алыгджерская школа была большая, трехэтажная, новая. На первом этаже был спортзал. Там и проводились новогодние праздники.

С чьей-то легкой руки любимым новогодним костюмом был «черт». Каждый год, несмотря на усилия учителей разнообразить костюмы детей, вокруг елки собиралась целая армия чертей: в черных трикотажных костюмах, с веревочными хвостами, рогами всевозможных размеров, с вымазанными сажей рожами. Черти, Дед Мороз и Снегурочка. Ничего себе Новый года, да?

Горы

Папа рассказывал: горы, особенно ближе к вершинам, все время разговаривают. Шуршат, нашептывают. Камни на открытых местах, обдутые ветрами, промытые дождями, шевелятся, сползают.… Нет-нет какой-нибудь камешек катится вниз, увлекая другие за собой, и замирает вдруг. Тут же неподалеку скатывается другой.… Бывают грозные камнепады, откалываются валуны и летят вниз, с диким грохотом, который повторяет многоголосое эхо…

По весне на крутых склонах выжигалась трава и ветошь. Когда сгущались сумерки, огонь жил в лощинах, длинных извилистых овражках и впадинах. Получалась необыкновенная картина. Издалека казалось, что гора изнутри наполнена огнем и стала трескаться, из каждой трещины вырывается пламя… Вот-вот она с небывалым грохотанием рухнет, раскатится на тысячи кусков…

А днем глядишь – стоит себе гора, как ни в чем не бывало, чернея выжженными квадратами…

Покос

Как-то раз меня взяли на покос. Кругом была красота. Под шаткими березовыми мосточками шумели на острых камнях ледяные речки. Вокруг темнели деревья, на полянах цвели необыкновенно яркие, но совсем

не пахучие цветы: оранжевые жарки, багровые лилии, огромные сиреневые венерины башмачки, фиолетовые ирисы…

Папа говорил, как какой цветок называется, а мама протянула мне пучок длинных узких зеленых листьев с белыми луковками:

– Это черемша. А вон там видишь большие листья? Это – ревень.

Мы шагали мимо копешек сена, обнесенных березовыми жердочками. Папа шел впереди, с ружьем и рюкзаком за плечами, за ним – я, следом – мама. Я все ждала: вот-вот выйдет медведь. Но с мамой и папой ничего не страшно!

Медведь не вышел. А медвежат я видела, и не раз. Их привозили охотники. Медвежата сидели в коробке и ждали, когда их отвезут в зоопарк или в цирк…

Собаки

Папа, когда мы переехали в Забайкалье, долго мечтал съездить в Алыгджер и привезти оттуда собаку-лайку.

Лайки там огромные, серьезные, спокойные. Наши собаки любили лежать у крыльца, уложив тяжелые головы на лапы, и ни на кого не обращали внимания.

Но это до тех пор, пока вокруг дома не было ограды. Люди ходили мимо нашего дома в магазин, под окнами была тропинка.

Но забор понемногу строился, и вот, когда осталось закрыть досками последнее прясло, собаки лениво поднялись, одна за другой прошли вдоль изгороди. И с того момента никого не пустили во двор.

Подвыпившего тофа загнали на забор, и, пока не вышла мама, он сидел там, уже трезвый, и ругался по-русски. А лайки, несмотря на свое название, молча, внимательно смотрели на него, сидя внизу.

Изо всех наших собак я запомнила черно-рыжего Байкала. Он грыз все подряд. Съел рукава у свитерочков, которые мы с Леной оставили на улице. Добрался до наших деревянных качелей и превратил их в щепочки. А так очень даже мирный был псин…

Маринкина бабка

Я часто бегала играть через дорогу, к Маринке Шибкеевой. Та научила меня делать тряпичных кукол, а я ей приносила лоскутки – мама шила нам с Ленкой платишки, обрезки отдавала нам.

Бабушка Маринки Шибкеевой, высокая старая тофаларка, зимой и летом ходила в темном длинном платье. Я думала, что она немая, и очень удивилась, когда услышала, как она бранит подружку мою.

Маринка рассказывала, что бабка, когда была молодая, одна ходила с рогатиной охотиться на медведя. И всегда приходила с добычей.

Еще была история. Русский пастух, пьяница и сквернослов, покалечил бабкину корову, обломав ей рог и повредив глаз. А бабку, говорили, обложил срамными словами и замахнулся кнутом. Она и сказала:

– Год поживешь.

Через год он помер. То ли от водки, то ли от страха.

К бабке шли, если терялась какая из животин. Тогда она выходила на высокое шибкеевское крыльцо без перил, прислушивалась к чему-то, замерев. Потом говорила, к примеру:

– Пеструшка твоя вон в той пади. Отелилась, теленочек при ей скачет…