Дорога навстречу вечернему солнцу
Шрифт:
Как жаль, что я так и не смогла подружиться с этими изумительными животными. То ли сердце робкое, то ли не повезло…
Кролики
Вся семья спала, а Катя, девочка одиннадцати лет, мыла посуду. Стены кухни светились, желтые, как сливочное масло. Наконец-то с посудой было покончено. Глаза слипались, и Катя наскоро вытерла мокрую клеенку, вылила воду в ведро под умывальником… Спать, спать…
Наденька, младшая сестра, уже видела десятые сны. Катя выключила свет, забралась под одеяло к разгоряченной сестренке,
Представилось, как сидят они там, голодные и терпеливые, в клетках с заиндевелыми сетками. Ждут. Еще утром рассовали с Надей по клочку сена в каждую клетку, насыпали снега в крынки. И все. Надо идти.
Стены в кухне – желтые-желтые. Подполье – дырой. Катя достала десяток картофелин, отмыла их под умывальником, разрезала на две половинки. Приготовила десять брусочков хлеба. Поверх рубашки – мамину телогрейку, ноги – в валенки.
Мороз, как вышла на крыльцо, защипал коленки. Свет от фонарика прыгал – то голубыми кругами по снегу, то коричневыми овалами по забору. Направила луч в небо, черное, слабо мерцающее звездами, – и луч исчез, ни от чего не отразился. Унесся в бесконечность.
Кате отчего-то стало страшно, и она чуть не бегом – в крольчатник. Там страх исчез. За сетками мелькали серые живые тени, кролики метались, гремя крынками, постукивая лапками. Голодные, а молчат. Так и умрут молча, если не кормить.
Катя поставила фонарик вверх лучом, и крольчатник озарился мягким светом. Сдвигала непослушные вертушки, радовалась, глядя, как зверьки набрасываются на еду. Домой вернулась с великим умиротворением в душе. Коленки горели, Надя что-то бормотала во сне.
…Кролики были для них с Надей великим наказанием и радостью. Зимой постоянная забота – не забыть покормить. Летом руки были зелены от травы, но стоило бросить в клетку охапку пырея или мышиного горошка, как через полчаса ничего не оставалось. Приходилось садиться на велосипед, Надю – на рамку, и снова ехать за травой или ветками ивняка.
Крольчат сестры обожали. Отец не разрешал брать их на руки, но потихоньку, втайне от него, сестры все равно гладили их, разглядывая бесконечно умилительные мордочки с глазами-бусинками, игрушечными ушками.
…Сестры окончили школу, уехали одна за другой в город учиться, и отец вскоре кроликов, по его словам, «ликвидировал».
Катя выросла, у них с мужем уже были сын и дочка, когда сослуживица подарила однажды серого крольчонка.
– Отдай его кому-нибудь! – сказал муж, а Катя, вспомнив детство, уперлась.
– Давай лучше клетку сделаем.
Клетку наскоро соорудили, и дети часами не отходили от нее. Просовывали травинки и с восторгом наблюдали, как кролик Тишка уплетает их с аппетитом. Приносили хлебные корочки, смотрели, как кролик пьет молоко.
Кошка тоже подружилась с Тишкой. Вскочив на крышу клетки, заглядывала вниз и махала лапой, словно ловила рыбку. Кролик становился на задние лапки и смотрел вверх, смешно поводя усами и фыркая.
Как-то вырвалась из вольера лайка Стрелка, метнулась белой молнией к клетке, скребанула лапами по вертушке, и клетка распахнулась…
Выйдя из дома с кружкой молока, Катя увидела распахнутую дверцу, и сердце упало. Стрелка ластилась, жалась к земле. Катя затащила собаку в вольер, ходила сама не своя.
… Вечерние тени ползли по ограде, под калиткой сияла арка оранжевого цвета.
Вдруг появилась странная тень – две пики и нечто бесформенное. Катя нагнулась – кролик!
Она подхватила зверька на руки, и вдруг он так пронзительно заверещал, что Катя едва его не выронила. Оказалось – Стрелка перекусила ему заднюю лапу.
Лапа зажила, но срослась неправильно, Тишка подворачивал ее под себя. С той поры фыркал, мырчал, бурчал. В детстве таких "разговорчивых" не было.
Летом зарядили дожди. Катя помнила, что мокрой травой кроликов кормить нельзя, подсушивала пучки под навесом. Приходилось кормить прошлогодним сеном из сарая, да картошкой, комбикормом. А вокруг колыхалось зеленое море. Недостроенный гараж утопал в травяных джунглях. И на восьмой день нескончаемого постукивания капель, зябкости и сырости, Катя выпустила кроля на свободу в гаражные заросли.
Тишка немедленно срезал зубами мокрую пыреину – капли осыпались на землю, и принялся хрумкать, довольный.
До конца лета прожил Тишка на воле, не думая никуда убегать, а осенью его снова водворили в клетку. Очень ему это не понравилось. Он бурчал, сопел, опрокидывал чашки, рассыпая еду и проливая воду.
Кто-то посоветовал:
– Съешьте его, да и все.
Тишку? Съесть? Дикость какая. И Катя придумала. Решила подарить его знакомым, которые разводили кроликов – у них был огромный вольер, кролики жили почти на свободе, рыли норы. Знакомые остались довольны, а уж когда узнали, что молодого кроля отдают просто так – очень обрадовались.
А Катя поняла, что, к сожалению, больше никогда, никогда не будет разводить кроликов.
Девушка и холостяк
К отцу приехали друзья-охотники. В полной экипировке, бравые городские молодцы. Их задорные голоса на кухне и разбудили Машу. Она, наскоро прибрав длинные тёмные волосы, прошла через кухню на улицу. На ходу окинула гостей взглядом, коротко поздоровалась. Один – дядя Серёжа, с лысиной, пожилой, был частым гостем отца. Второй, светловолосый, худой, с тонким носом, рыжеватыми бородкой и усами, помоложе, приехал в первый раз.
Мужчины сразу зацепились взглядами за её тонкую фигурку, но дверь захлопнулась, видение исчезло.
– Машка, – пояснил отец, – студентка.
Они ещё погорланили на улице, под дружный лай собак в вольере. Наконец, взревел уазик за воротами – уехали.
– Пап, кого дядя Серёжа в этот раз привёз?
– Это Костя. С женой, говорит, развёлся, дочь у него третьеклассница. Живёт в общаге, в гости звал.
Информация была исчерпывающей.
В конце лета дядя Серёжа с Костей приехали ещё раз. Отца не было дома – уехал жить на дальний покос, и Маше пришлось самой встречать гостей. Кормить супом, поить чаем. Дядя Серёжа был говорлив, Костя помалкивал, но, Маша знала, исподтишка следил за каждым её движением, вслушивался в каждое слово. Это волновало и радовало.