Дорога неровная
Шрифт:
Шура скучала по матери, но и радовалась, что во время отсутствия Павлы Федоровны в доме наступал мир: Виталий вновь становился ласковым и нежным, ссоры забывались и наступал опять медовый месяц. И однажды в такие сладкие дни у Шуры мелькнула мысль, сверкнула и погасла: а если бы они жили отдельно от мамы… Шура тут же устыдилась этой мысли, но в то же время постаралась себя оправдать: можно, конечно, с мужем разойтись, но подросший Антошка спросит об отце, а не о бабушке. Парню нужен отец, он для него важнее. Лишь на минуту Шура отдала предпочтение мужу, но как горько потом аукнулась та минуточка, ох, как горько! Невдомек ей было, что человек — вечный должник судьбы, все содеянное им она оплачивает горем или радостью.
Однажды Павла Федоровна вернулась от Жалиных расстроенная. На вопрос Шуры, почему она такая, мать нервно рассмеялась:
— Катерина Жалина сказала, что Лягуша новую сплетку им принесла, пригрозила, что такую пакость на меня да вас напустит, что не приведи Господи. Хвасталась, что колдовать умеет. Вот и грозится, что вас без рук да ног оставит, а меня вообще в могилу сведет.
— Ой, мама, не говори чепухи! — раздраженно махнула рукой Шура. — Колдовство! В наше-то время? Глупость какая-то. Уж если она такая колдунья, то давно бы меня с Виталькой заколдовала да развела. Совсем ты, мама запуталась с прабабкиным проклятием, выдумываешь про колдунов да ведьм. Сказки все это!
— Сказки… А Максима Егорыча дед был разве не колдун? Всех лечил да заговаривал.
— Лечил травами, а заговоры, наверное, для пущей важности бормотал. Знахарь — не значит колдун, — Шура была сердита: мать болтает всякую чепуху и верит, что можно напустить какую-то порчу.
— Вот не веришь мне, — упрямо гнула свое мать, — я не говорила раньше, а ведь она уже притаскивала к вам на свадьбу какую-то гадость, еле Дунюшка беду отвела.
Дунюшка — жена старшего брата и внучка известной в ее родной деревне колдуньи — «знала толсто», как говаривалось в народе, то есть умела колдовать. Она как-то рассказывала свекрови, что ее бабка до тех пор не могла умереть и мучилась, пока Дунюшку не втолкнули к умирающей, и та всю ночь учила ее всяким наговорам. А как все рассказала, так умерла тихо и спокойно — просто закрыла глаза и испустила дух. Перепуганная Дунюшка напрочь, казалось, все забыла, но потом в ее ушах зазвучал слабый шелест бабкиного шепота. Девчонка испуганно смотрела по сторонам: уж не вышла ли покойница из могилы, так явственно слышался ее голос. Чуть ума не лишилась девчонка в те дни, но в памяти, к ее удивлению, накрепко засели все наговоры.
Дунюшка впервые свое умение испытала на Викторе, когда тот решил после армии не возвращаться домой, потому что сошелся с другой женщиной: рассердился, что молодка не уберегла первенца, простудила, и мальчонка умер. Прочитала Дунюшка послание мужа и заявила Павле Федоровне: «А хочешь, мам, Витька явится домой через неделю?» Та посмеялась, но согласилась, потому что соскучилась по старшему сыну.
Что и как делала невестка, свекровь не знала, но Виктор и правда явился к назначенному сроку, сказал, что дали отпуск. Прожил неделю, и решили молодые, что им следует все-таки быть вместе. Виктор уехал обратно, чтобы уладить дело с увольнением — он завербовался на лесоповал. А хитрюга-Дунюшка опять к матери с вопросом: «А хочешь, мам, Витька через два дня опять дома будет?» — «Да ладно тебе, — не поверила Павла Федоровна, — небось, и до места еще не доехал». Но через два дня Виктор и в самом деле был дома. Потом признался матери, что сил не было, будто кто-то его канатом тянул обратно, он это ощущал почти физически, не выдержал и вернулся с полпути. Больше Виктор никуда не уезжал, и вообще за всю долгую жизнь с Евдокией ни разу ей не изменял. И все-таки Шура не верила рассказам Павлы Федоровны, потому вновь раздраженно возразила:
— Нечего себе голову забивать всякой ерундой. Сболтнула Изгомиха, чтобы тебе нервы потрепать, а ты и расстроилась.
Утром Павла
— Я… по-че-му-то… у-у-па-а-ла-а…
— Надо меньше снотворного пить, — рассердилась Шура, помогая матери лечь в постель. Она уже не раз просила Павлу Федоровну не злоупотреблять снотворным, однако мать упорно глотала несколько таблеток люминала на ночь, мотивируя это тем, что плохо засыпает.
Вечером, вернувшись с работы, Шура застала мать в постели в той же самой позе, как уложила ее, и сердце женщины заныло в нехорошем предчувствии.
— Мама, ты кушала? — участливо спросила Шура. Она давно уж перестала сердиться и чувствовала себя виноватой, что утром нагрубила матери.
— Не-е хо-о-телось… — врастяжку вымолвила Павла Федоровна.
— Ну, вставай, пойдем покушаем.
Павла Федоровна сделала попытку подняться, и не сумела.
— Я… не-е… мо-огу-уу… — улыбнулась жалобно. — Ног не чую-ю…
«Боже, — мысленно ахнула Шура, — неужели паралич?!»
Однако спокойно произнесла:
— Ну, хорошо, я сейчас тебе принесу, все-таки поешь немного, а то совсем обессилеешь.
Мать, как ни старалась, даже не могла сесть, потому Шура накормила ее с ложечки, все более убеждаясь в своей первой догадке, но с матерью разговаривала спокойно, по-прежнему мягко журя за бесконтрольный прием снотворного:
— Вот сколько раз тебе говорила: не пей много люминала, а ты не слушала. Мне же не таблетки жаль, а тебя, видишь, как организм среагировал, совсем сил у тебя нет, даже вот и подняться не можешь… И язык заплетается. Но ничего, все будет хорошо.
Мать виновато улыбнулась:
— Да я же мешать вам не хотела, чтоб не ходить да не кашлять, у вас ведь дело молодое, может, думала, стесняетесь меня… Вот и пила помногу, чтобы уснуть быстрее… — речь ее по-прежнему была медленной, а тело — неподвижным.
Обиходив мать, Шура тут же помчалась звонить знакомому невропатологу, попросила его завтра осмотреть Павлу Федоровну. Он приехал, как обещал, во время осмотра балагурил, утешал и смешил Павлу Федоровну, выписал лекарства, но, прощаясь в прихожей с Шурой, сказал озабоченно:
— Шурочка, ты права, у Павлы Федоровны инсульт, кровоизлияние в левом полушарии, будь у нее здоровое сердечко, могла бы пролежать и годы, бывают такие случаи. Но, ты извини, что говорю тебе правду: Павле Федоровне вряд ли удастся протянуть и полгода.
— Может, в больницу ее? — уцепилась Шура за последнюю соломинку: а вдруг маме там будет лучше, вдруг врач ошибся.
Тот ее понял и отрицательно покачал головой. Он работал в поликлинике, обслуживающей внешний персонал и внутренних обитателей местной исправительно-трудовой колонии, считался лучшим невропатологом в городе — медики в зоне были прекрасными специалистами, у них лечилась вся городская элита.
— Шура, верь мне. Не думаю, что уход в городской больнице будет лучше, чем дома, а в наш стационар я не могу ее взять, извини, ты же знаешь, что мы можем принимать гражданских больных только в поликлинике, в стационаре лежат одни зэки. При воинской части свой стационар. Но я пришлю медсестру уколы ставить. Хотя они ей… — он вовремя остановился, зато Шура мысленно добавила за деликатного врача: «Как мертвому припарки», — и чуть не разревелась. — Мы сделаем все возможное, чтобы помочь ей, но это бесполезно: у нее столько болезней, что организм просто не справится с инсультом. Единственное, что я не могу сказать, как скоро наступит смерть, ведь за этим приступом могут быть и другие, даже если не будут, ей и с этим первым трудно справиться, но, Шурочка, как ни печально, тебе надо готовиться к ее смерти. Не тешь себя надеждой, я говорю правду.