Дорога неровная
Шрифт:
Глава XIII — Странная женщина
У земли живая память,
Всем за все воздаст сполна:
Так ли жил на этом свете?
Те ли сеял семена?
****
Все забуду. Зло и лихо.
Вьюги и дожди.
Будет очень-очень тихо
У меня в груди.
После смерти матери Александра затосковала. Все ей казалось, что Павла Федоровна ходит по своей комнате, кашляет, просит подойти настойчивым стуком ложки о стакан. Александра переживала, что, вероятно, сделала
Виталий, видя глаза жены «на мокром месте», хмурился, но понимающе молчал.
Александра в ночные часы, когда ожидала мужа со второй смены, или проводив его в третью, садилась за письменный стол матери, доставала аккуратно завязанные папки и перебирала бумаги: письма, газетные вырезки, выписки из книг. Однажды обнаружила пожелтевший листок, исписанный неровными карандашными буквами без знаков препинания — одно сплошное предложение. «Здрастуй Паня напиши мне письмо чтобы я могла сама прочитат вет мне нечитают пиши большими буквами как мне охота с тобой поговорит вет мне нескем горем поделится нелза если што спросила дак мне так ответат молчи грыжа лежишь так лежи все болею завтраки надо готовит нестану так злятся на меня я живу у зои розе все еше недали другую квартуру ну вот чем ты кормишь жену она што полезное не ест кефир или простокишу стараемся подержат организм а она етово не понимает у меня от васи нет нечево неслуху недуху…» — у Александры защемило сердце. Это письмо бабушка, видимо, написала Павле Федоровне, когда Александра гостила в Альфинске у тетушек. Вспомнился говорок бабушки и ссора с Зоей Егоровной. Бабушка тогда тоже ругала Смирнова, но тут же признавала, что он — умный мужик, хотя и пьяница. И все время сожалела, что нет у них большой квартиры, а то бы переехала к ним в Тавду.
Александра перебирала документы, и перед ней развертывалась та сторона жизни матери, о которой не знал, видимо, никто из них, ее детей: оказывается, Павла Федоровна занялась поисками места гибели Максима Дружникова, человека, которого Александра знала лишь по ее рассказам, но уважала и с гордостью носила его фамилию до самого замужества. В папках были запросы в военкомат, в архив Советской армии, там же были ответы: «Извините, сведений не имеем… Не значится…» Лишь кончик ниточки обозначился в клубке поисков: письмо жены Александра Кожевникова, ушедшего на фронт вместе с Максимом. Ребята-следопыты из села Родня заинтересовались, кто же похоронен в братской могиле в их селе и разыскали документы солдат, умерших в госпитале, среди них обнаружили «медальон смерти» Кожевникова, маленькую капсулу, которой снабжали всех солдат. Из нее и узнали адрес его семьи.
Павла Федоровна ухватилась за этот кончик, написала юным следопытам письмо, но не успела отправить. Она, судя по письму, собиралась поехать туда, где предположительно погиб Максим, хотела поклониться земле, где, вероятно, лежит его прах. Вместе с поисками следов Максима Павла Федоровна писала во все инстанции и о том, что в городе обязательно надо воздвигнуть обелиск всем погибшим на войне тавдинцам. И его воздвигли спустя два года после смерти неугомонной Павлы Дружниковой, но она успела побывать на закладке первого камня на месте будущего обелиска.
Еще Александра обнаружила две толстые тетради, разбухшие от вставленных в них дописок. В тетрадях были стихи. Не те, что мать отправляла в местную газету, «заказные» по случаю какого-либо праздника. В тетрадях были иные стихи, незнакомые,
— «… Когда, как кошка, тихим шагом украдкой старость подойдет, мы вспоминаем нашу маму, она же больше не придет. Когда куржак покроет волос, когда устанем от забот, поговорить бы надо с мамой, но мама больше не придет…» — это было похоже на то щемящее чувство разлуки, какое навалилось на Александру после смерти матери. Павла Федоровна, уже испытавшая это чувство после смерти Ефимовны, заранее укоряла и предупреждала своих детей не повторять ее ошибок. Александрина тоска тоже вылилась в стихах: «Только мамочка не встанет, мне подарок не пришлет, даже просто ко мне в гости никогда уж не придет. Ах, вы, матери, вы, мамы, как же трудно нам без вас, ах, зачем так рано, мамы, покидаете вы нас…»
Перебирая бумаги Павлы Федоровны, читая ее воспоминания, Александра думала, что мать имела немалые способности. Она могла быть актрисой, она неплохо рисовала — мама подправляла ее детские рисунки вполне профессионально. И эти стихи… Выходит, мама могла стать и поэтессой. Но все ее способности задавили жизненные обстоятельства: нерадостная юность, преждевременная смерть отчима, который понимал ее характер и стремления лучше, чем родная мать, неудачное замужество с Копаевым, раннее, в двадцать шесть лет, вдовство, а потом жизнь, хоть и с любимым, но совсем не приспособленным к жизни, человеком. Литературе надо, пожалуй, отдавать свою душу без остатка, отдалившись полностью от семьи. Но мама, на плечах которой смолоду была большая семья, не могла полностью отдаться любимому занятию: семью надо было кормить. А детей она очень любила. Даже внуки не заняли в ее сердце место, где царили дети. Старших внуков она не нянчила, ну а младшего Антошку любила просто как маленького забавного человечка, но любила не больше дочери.
Виталий косился, когда жена «зарывалась» в архиве тещи: не одобрял ее занятия, не понимая, какого рожна надо жене, чего она ищет. Сам-то Виталий был вполне доволен своей судьбой и семьей. А жена к тому же начала заговаривать и об учебе на факультете журналистики. И это тоже было непонятно Виталию: есть же у нее среднее техническое образование, работа хорошая — мастер в типографии, а вот понадобилось зачем-то и журналистское образование…
Решение поступить на факультет журналистки пришло к Александре не сразу, лишь тогда, когда она поняла, что умение слушать — бесценный дар для журналиста. А слушать она умела.
Однажды к ним пришла старушка и спросила, нельзя ли увидеть «аблоката». Такая просьба для Александры не была новостью, потому что отцовская клиентура после его смерти перешла к Павле Федоровне. Теперь уж мама писала прошения и апелляции. Но вот и мамы не стало, а люди все равно находили их дом, приходили за советом.
— Дочушка, — обратилась старушка к Александре. — Говорят, хорошие люди здесь живут, могут помочь.
— Нет уж здесь бабушка тех людей: умерли, — ответила грустно молодая женщина.
— Знаю, голубушка, да говорят, что дочка у них шибко грамотная, не ты ли это?
— Дочь — я, да какая же «шибко грамотная», я ведь не юрист.
— Все равно, милая, напиши мне бумагу нашему правителю. Я тебе заплачу. Ты прости, денег у меня нет, пензия маленькая, колхозная, а вот гостинец принесла, — и старушка вынула из сумки узелок, где была литровая банка варенья и несколько яиц в алюминиевой миске.
Александра густо покраснела:
— Да что вы, бабушка, не умею я!