Дорога обратно
Шрифт:
Комплименты говорить научился… — она вглядывалась в него с нежностью. — Ну и ладно… И на том спасибо… А ты изменился, Дима, очень изменился… Совсем, совсем взрослый стал… — голос ее дрогнул. Она быстро отвернулась, смахнула с глаз слезы. — А вот это наша собственная дача, — заговорила она вдруг совсем другим голосом, — голубая мечта Андрея! Дача у моря! — она потащила его по дому. — Три комнаты! Вот вторая… Вот третья — комната Димы, — она вела его, зажигая повсюду свет, широко размахивая рукой, словно приглашая полюбоваться: — Ванная! Туалет! Обрати внимание — все под кафель! Кухля. Кладовая. А вон там, во дворе, стоит наша
Она говорила все это, а голос се дрожал — то ли от горечи, то ли от гордости, он не понял.
— Ну, что ж, это здорово, — сказал он — Можно позавидовать.
— Ты знаешь, нам все завидовали, ни у кого вокруг не было такой дачи. Правда, мы только в этом году вылезли» из долгов, все уже было закончено, мы впервые поехали по-настоящему отдыхать, так радовались, наконец-то не надо будет добывать стекла, перекупать у кого-то лес, паркет, трубы… Мы приедем и будем просто отдыхать — плавать, загорать, читать. Мы так радовались… И тут этот случай, такой нелепый, такой — она закрыла лицо руками. — Господи, за что?!
Она долго еще стояла, прижавшись спиной к стене, закрыв лицо ладонями, плечи ее вздрагивали.
Он подошел, стал рядом, глядя в окно, выходившее во двор На столбе, посреди двора, горела лампочка в, ее неярком желтом свете он разглядел кирпичный гараж с металлической раздвижной дверью. На двери висел большой замок.
— Что случилось с сыном, Неля?
— Сейчас… Прости, пожалуйста тебя есть сигарета?
— Да, конечно.
Он торопливо достал сигареты, щелкнул зажигалкой Она жадно затянулась.
— Давно куришь?
— Не курю… Так, иногда. Так вот, у Димкиного приятеля на соседней даче собрались ребята, решили повеселиться перед концом каникул Дима был со своей девушкой, она с нами приехала. Посидели они, повесе лились. И вдруг взбрело им в голову, надо съездить в город, в магазин, шампанского им, видите ли, не хватило! И Димка, конечно, вызвался первый он же всегда кидается первый, когда кому что надо Вместе с Людой они пришли сюда, вывели машину, мне он сказал, что покатается немного здесь, за воротами Если б знала, ни за что не пустила бы его ехать, тем более вечером Они вернулись примерно через полчаса, по дороге, на обратном пути, Дима встретил Андрея, тот отругал его сильно за то, что выехал вечером на шоссе, мы ему разрешали ездить туда только вместе с нами На Димке прямо лица не было. Он прошел к себе в комнату, и я слышала как он плакал. Андрей тоже заперся у себя, видно расстроился, он же очень редко ругал Диму. А потом я услышала вдруг шум мотора. Пока мы выбегали во двор — я и Андрей, — машина уже вышла за ворота: оказывается, Димка вылез в окно и снова сел в машину. Я не могла ничего понять. Андрей кинулся за ним, кричал, но Дима не остановился, он помчался опять к городу. Андрей побежал к соседям, просил машину, чтобы догнать, пока они собирались, выехали, тот был уже далеко…
Они искали его всю ночь. Какая это была страшная ночь… Ничего более страшного я в своей жизни не переживала. Даже тогда, когда горел наш дом, и мама… И ты, ты тащил меня через огонь, мне кажется, даже тогда мне не было так страшно… Я думала, что никогда не увижу сына. — Она замолчала, несколько раз затянулась. Лукьянов ждал.
Наконец Андрей приехал. Вид у него был ужасный, измученный, я его никогда таким не видела. Он сел, вот здесь, у стола, сжал голову руками и твердил: «Все пропало! Все пропало!» Я кинулась к нему: «Дима! Что с Димой?!»— «Жив твой Дима, не плачь!» — сказал он зло. А потом он… Ну, это неважно… В общем он сказал, что Дима сбил человека, сам привез его в больницу, а когда оказалось, что уже поздно и тот умер, он сам поехал в милицию, заявил обо всем, и… — она задохнулась, — потребовал, чтобы его посадили в тюрьму…
Она уже не курила, ходила по комнате, сжав виски вздрагивающими пальцами. Потом села и, стараясь унять дрожь, опять закурила.
Ты, наверно, не понимаешь, почему я вызвала тебя, но я была в таком отчаянии, я почувствовала себя такой одинокой… Андрей очень изменился за эти дни, его узнать было трудно, он почти не разговаривал со мной, потом он уехал, и я совсем потеряла голову, мне не к кому было обратиться, здесь ведь почти никого не осталось из друзей… Да у меня и не было настоящих друзей, кроме тебя… И я… Хотя, понимаю, я не должна была этого делать. Прости меня…
— Ты правильно поступила, — сказал Лукьянов. — Когда это случилось?
— Три недели назад.
— И все это время Диму держат там?
— Да. Я хотела взять его на поруки, но следователь сказал, что он сам отказался, говорит, что если его выпустят, он за себя не отвечает… И вот это пугает меня больше всего. Я не понимаю, что произошло с сыном, я не узнаю его!
Она смотрела на Лукьянова, и в глазах ее было такое отчаяние, такая беспомощность, что у него сжалось сердце.
И в то же время горечь какая-то поднималась в душе. Что-то мучило, какое-то горькое, неосознанное пока чувство.
Он подошел, сел рядом, закурил.
Он смотрел на ее руки, нервно комкающие платок, и вдруг подумал: «Сын! Его судьба! Вот о чем она думает все время, вот что поглощает сейчас все ее помыслы. Поэтому и телеграмма. А все эти слова, извинения — ерунда. Она и думать не в состоянии, каково это все для него, для Лукьянова, какую боль она возрождает из прошлого, полагает, что просто причинила беспокойство. Или уверена, что все давно забыто и быльем поросло? Ну, что ж, пусть так и думает, так даже лучше. Значит, так и надо вести себя, пусть так и остается».
Он потянулся к столу, постучал сигаретой о край пепельницы. «Его пепельница — Андрея!». Откинулся на спинку дивана.
Она терпеливо ждала, стараясь не смотреть на него, только пальцы мяли, терзали бледно-розовый платочек, от него исходил едва слышный аромат духов.
— Сколько лет сыну, Неля?
— Шестнадцать.
— Исполнилось уже?
— Будет в ноябре. А что?
—. Нет, ничего… В том, что ты рассказала, действительно много странного, но подростки его возраста часто ведут себя странно, у них своя логика. Однако тут есть странности и другого рода. Почему уехал Андрей, ведь сын попал в беду?
Он сказал это, видимо, слишком жестко. Она сжалась, как от холода. Обхватила плечи руками.
— У него защита докторской.
— Когда? Назначена в конце сентября. Переносить… Сам понимаешь… Десять лет жизни ушло на это.
— Да… Теперь мне понятно, что значит «все пропало!» Все пропало? — она испуганно подняла голову.
— Нет. Я говорю о тех словах Андрея, что ты вспомнила. Когда он сидел здесь и повторял Все пропало!» Это, наверно, относилось к защите?