Дорога стального цвета
Шрифт:
— Другие мнения будут?
Бригада, считая вопрос «утрясенным», на последний вопрос не среагировала. Она опростала на стол сумки и авоськи и принялась обедать, не особо разбирая, кто что выложил. Так, по всему видать, было давно заведено.
— Чего не обедаешь, Юрий Иванович? — спросил Федотыч.
— Ты давай, управляйся, — подтолкнул бригадир Зуба. — А то гляди, аппетиты у нас — я те дам! Не успеешь обернуться, как все подберут.
— Да я... не очень... — замялся Зуб.
— Что значит — не очень? — сдвинул лохматые брови Федотыч. — А как же ты работать будешь — тоже не очень?
— Не выгибайся, у нас этого не любят, — вполголоса сказал бригадир. — Обед есть обед. Бери, что на тебя смотрит.
Не есть было невозможно. Нечестно даже. И Зуб с легким сердцем принялся за еду. Одно было неприятно: он оказался в центре внимания. С обоих концов стола ему все что-нибудь передавали.
— Юрию Ивановичу, а то у вас там ничего и нету.
Перед Зубом ложилась ватрушка.
— Бригадир, передай-ка новенькому, а то он, гляжу, еле рот растворяет.
Клали чищеное яичко.
— На, запей, Юрий Иваныч. Полбутылки молока...
— Давай, давай, чтоб без выгибаний, — подталкивал бригадир.
Подбадривая этак, он приставлял к своему животу кулак и стучал по нем вторым, дескать, трамбуй как следует.
Хорошо было Зубу и даже радостно среди этих простецких людей. Радость была большая, с трудом умещалась в нем и норовила подкатить к горлу горячей волной. Он теперь не удивлялся, почему ноги вели его именно на красный флажок.
А на правом конце стола, спешно закончив обед, уже разгребали костяшки домино.
— Заряжаю! — азартно, во все горло крикнул один из каменщиков, и женщины поспешно подхватили со стола бутылки с кефиром и молоком. — Пли!
Здоровенный доминошник так ахнул костяшкой по столу, что и впрямь получился выстрел.
— Василь, ты, никак, совсем обалдел, — незлобиво заметил бригадир. И Зубу: — Это они первую так садят и еще когда рыбу делают или в козлах кого оставляют. Уговор есть.
И в самом деле, после удара бутылки безбоязненно возвратились на стол, и обед продолжался. Женщины отнеслись к выстрелу как к делу привычному и даже необходимому, уговор же...
Пригнувшись в дверях, вошел Волков. Бригадир строго взглянул на него:
— Проверять надо?
— Проверяйте, Николай Петрович. Я спокоен.
— А то ишь, детей у него нету. Нету, так будут.
— Может, и не будут, может, я вообще не женюсь, — пробурчал парень, направляясь к умывальнику.
— Ой, Волков, не трепался бы! — моментально среагировала на это женская половина стола. — Все вы сначала треплетесь, а потом пороги обиваете.
— Кто обивает?! — презрительно скривился Волков. — Дураки одни обивают, а за умными вы сами бегаете.
— Умник нашелся! — засмеялась краснощекая Рая. — Был бы умным, так два разу одну работу не делал.
Переругиваясь с женщинами, Волков снял с гвоздя авоську и уселся на свободное место. Безнадежное это дело — отговориться сразу от пяти женщин. Но Волков был молодой и много еще не понимал.
— Поди, снова мать не то положила? — не оставляли его в покое
каменщицы. — А то чуть что, мать не угодила: это ему не вкусно да то не сладко, да еще не так завернуто.
— Избаловала она тебя, Волчонок, вот что.
— Женится, пусть попробует покочевряжиться. Она его враз выставит.
— Да не женюсь я, не женюсь! — взвыл Волков. — И вообще, что вы ко мне пристали? Я вас не трогаю, и вы меня не трогайте!
— Ой, недотрога!
— Как к тебе не приставать, если ты опять в фуражке за стол сел.
— Хорошо, хоть руки приучили мыть.
— Нет, лучше на лесах обедать, — беспомощно огляделся Волков.
Бригадир подмигнул Зубу и тихо сказал:
— Воспитывают. Пришел в бригаду — оторви да выбрось. Сейчас маленько обтесался.
Женщины, видимо, решили доконать своего воспитанника:
— Ишь, губы надул! Ты что, с женой тоже губы дуть будешь?
— Фуражку-то сними, кому говорят.
— Ты слушай, Волчонок, слушай. Бабы тебя дурному не научат.
— Отстань, Райка, я тебя прошу!
Волков отпихнул от себя еду и собрался встать из-за стола.
— Сиди, сиди, отстанем, — сразу уступили женщины.
— Не серчай, Волчонок, на вот яичко съешь. — Рая положила перед парнем яичко, сняла с него фуражку и погладила по голове. — Хватит, девки, заклевали совсем ребенка. А то он уж и обедать боится приходить.
— Чего это я боюсь?
Волков застеснялся Раиной ласки, ершистость с него слетела. Он принялся за еду. Женщины положили перед ним помидор, конфету, еще чего-то, хотя у парня и без того авоська была увесистой. И было видно, что вообще-то они Волкова жалеют и никому зря в обиду не дадут.
Зуб незаметно для себя наелся так, что стал опасаться, сможет ли как следует работать. Ему было стыдно: дорвался до чужого. А бригадир все допытывался, сыт ли он.
— Рыба! — радостно гаркнул здоровенный доминошник и с такой силой грохнул по столу, что бутылки закачались, словно пьяные.
— Василь, ну ты уж совсем, — снова укоризненно заметил бригадир.
— Так рыба ж, Петрович!
— Вот тебя этой рыбой да по лбу! — возмутились женщины. — Осатанел!
— Рыба ему что, ему и оглобля — соломинка...
Между тем бригадир не без гордости рассказал Зубу, что его бригада не то что по управлению, а и по всему тресту ходит в передовиках. «Даром, Юрий Иваныч, такие флажки у нас не дают», — кивнул бригадир в сторону башенного крана. Однако он честно признался, что в августе месяце бригада Суржкова маленько их обскакала. По выработке. Правда, флаг все равно остался на кране, потому как у Суржкова был допущен прогул, а с этим делом в управлении «наведена полная строгость».