Дорога стального цвета
Шрифт:
Федотыч, который тоже слушал бригадира, сказал:
— Видел на прошлой неделе Суржкова. Хорохорится. Говорит, прощайтесь с флажком.
— Слепой сказал: увидим, как безногий побежит.
48
Зубу дали поношенную спецовку, рукавицы, даже фуфайку нашли. Все это принадлежало парню, которого месяц назад взяли в армию. Звали его Сергеем. Федотыч принес из кладовки мастерок, молоток и отвес.
— Слышь, Юрий Иваныч, из пилы делал, аж поет.
Мастерок оказался легким и очень удобным в руке. Сталь и впрямь пела, если щелкнуть по ней ногтем. А отвес был выточен на токарном станке с выдумкой — фигурный, с красивыми поясками.
— Хотел было Волкову подарить, — как бы по секрету сообщил Федотыч, — да больно он у нас светляков любит. А ты, Юрий Иваныч, гляди, не позорь инструмент.
— Не опозорит, — убежденно сказал бригадир. — Этот не опозорит, я вижу.
В большом нетерпении шел Зуб на леса. Он бы взбежал на них в три прыжка, но это несолидно. Юрке Зубареву еще можно простить такое нетерпение, но Юрий Иванович, как его все теперь величали, не мог себе этого позволить. Конечно, он понимал, что Юрием Ивановичем его зовут в шутку. Однако в шутке этой чувствовался серьезный умысел. И в случае, если он не оправдает надежды бригады, тот же Федотыч безо всякой уже иронии и без величания скажет: «Обидел ты, парень, мой инструмент, не ожидал, признаться».
Нет, ему этого не скажут. Он так будет вкалывать, что про него другое станут говорить. Может быть, тот же Суржков будет оправдываться: конечно, попробуй забрать у вас флаг—вон каких каменщиков себе понахватали...
И еще Зуб вспоминал, поднимаясь на леса, бригадира Ермилова. Как он клал стену! Научиться бы работать хоть в половину такой скорости — для
начала, конечно, — и тогда разряд не станет вопросом.
— Вот тебе, Юрий Иваныч, простенок, — сказал бригадир. — Одолеешь?
— Одолею.
Простенок был метра четыре длиной — есть где разогнаться.
Бригадир помахал рукой крановщице и закричал:
— Катерина! Кирпич сюда и раствор!
Сейчас же на кране щелкнуло, взвыл электромотор, и крюк стал опускаться к штабелям кирпича.
Получив все, что надо, Зуб приступил к делу. Сначала надо выложить маячки в семь-восемь кирпичей. Выше пока не надо. Потом натянуть шнур на первый ряд...
Изредка Зуб незаметно посматривал по сторонам. Никто за ним не следил, каждый занимался своим. Это успокаивало. Но скоро он так втянулся в работу, что и оглядываться позабыл.
Маячки легли строго по отвесу. Не экономя времени, Зуб несколько раз проверил их со всех сторон. Потому что от маячков зависело, как пойдут ряды —вкривь или прямо. А потом началась такая работа, что вскоре он, несмотря на холодный ветер, стащил через голову гимнастерку, которая стесняла движения.
Зуб метался как угорелый. Кидал на стену несколько лопат раствора, затем ставил на ребро длинную очередь кирпичей и хватался за мастерок. Кирпичи быстро и ладно ложились на подушку из раствора, а над ухом словно бы звучал спокойный голос Ермилова: «Сопли не забывай». И он подбирал лишний раствор, следил, чтобы шов был строго одинаковой толщины, и Федотычев мастерок пел в его руке веселую песню.
Дорога с ее поездами, проводницами, голодухой и прочими неприятностями казалась теперь такой ненужной, такой далекой и бестолковой, что Зуб ухмыльнулся про себя: хватит, проветрился, теперь работать надо.
Выложив пять рядов, Зуб вдруг похолодел: про расшивку забыл! Ведь кладка идет не под штукатурку. Эх, голова!..
— Николай Петрович, — подошел он к бригадиру, который выкладывал угол, — я про расшивку забыл.
— Сколько рядов выложил? — обернулся тот.
— Пять.
— Ну и чего испугался? В самый раз. Вот тебе моя расшивка.
Вскоре швы были расшиты по всем правилам. Между кирпичами словно протянулись ровные шнуры из раствора.
Когда Зуб кончил седьмой ряд, бригадир крикнул:
— Перекур!
И все стали стягиваться к простенку, который выкладывал новичок. Федотыч первый осмотрел работу. Опустил отвес с одного и с другого концов, свесил голову и проверил с внешней стороны расшивку. Другие тоже молча пристреливали глазом, не завалился ли простенок. Кто-то даже притащил нивелир и рейку — глянуть горизонталь.
Зуб стоял в стороне и не дышал.
— Ну, что? — обернулся Федотыч к бригадиру.
— Вижу, вижу, — улыбчиво прищурился тот. — Я и сам говорил, что не завалящий это человек. Только ты того, Юрий Иваныч, не гони как на пожар. А то надолго тебя не хватит, весь в пар выйдешь.
— Это он для разгона, — улыбнулся Федотыч. Василь, который лупил по столу в будке, тоже осмотрел простенок.
— Ну, а в домино ты играешь? — спросил он Зуба.
Спросил, должно, потому, что новичок ему пришелся по душе. Пригласить забить «козла» — это у него вроде признания. Но Федотыч сразу отрезал:
— Пустая игра. Что карты, что домино — одна бестолковщина. У нас, Юрий Иваныч, шахматы есть — Сергей оставил. И напарники найдутся.
— Волков-то, Волков! — хохотнула Рая. — Тоже проверяет. Ты у себя иди проверь, Волчонок!
— Пусть поучится, — заметил бригадир.
— Чему тут учиться? — скривился Волков, кладя на место отвес. — Он же специально старался.
— А ты, если не специально, так не стараешься? — шевельнул кустами бровей Федотыч. — Если за тобой не смотрят, так светляков можно пускать?
— Ну вот, началось, — буркнул парень. — Сказать ничего нельзя.
— А ты не только говори, ты еще и умом раскидывай.
— Гляди, Волков, — добавил бригадир, — быть тебе учеником у Юрия Иваныча.
Это оскорбление Волков не мог вынести. Он со злостью пнул валявшийся под ногами обрезок доски и ушел с глаз долой.
— Разобиделся, — заметил Федотыч.
— Характер еще не обкатался, — пояснил кто-то.
— Больно долго обкатывается, пять месяцев уже.
— Ну, это какой характер.