Дорога стального цвета
Шрифт:
— До Копей.
Кондукторша оторвала ему ленту билетов, собралась было кинуть мелочь в свою сумку, как вдруг с возмущением переспросила:
— Куда, ты сказал?
— До Копей.
— А что ж ты мне суешь? Еще десятик надо. Зуб отвел глаза:
— У меня больше нет.
— Ну и врать тогда нечего! Да Копей ему — видали? Дай сюда билеты.
Она оторвала часть ленты и вернула Зубу.
— В Малом Яре выйдешь.
И она пошла дальше, рассказывая не слушавшим ее пассажирам, как все норовят ее надуть, а у нее зарплата с гулькин нос, и как невозможно уследить за каждым жульем, у которого ни стыда, ни совести не имеется. По всему видно, сам того не желая, Зуб завел ее на весь предстоящий день. Надо было спросить сначала, сколько билет стоит, а уж потом совать медяки.
Минут через двадцать езды кондукторша объявила:
— Следующая — Малый Яр.
И выразительно посмотрела на Зуба: готовься, мол, вышвыриваться. Но тот сделал вид, что это его не касается, и когда автобус остановился в центре длиннющего села, выходить не стал. Не надеялся он на свои ноги.
— Эй, парень, заснул? Твоя остановка! — прикрикнула кондукторша. — Пешочком пробежишься, не будешь в другой раз врать.
— Я не могу пешком, — хмуро сказал он.
— Чего это ты не можешь?
— Ноги болят.
— Ведь опять дураков ищет! — обратилась кондукторша к пассажирам, призывая их быть свидетелями бессовестного вранья. — А ну, кому говорю?.. Коля! Помоги тут одному!
Из-за перегородки выглянул шофер — мордастый мужик с папироской в зубах.
— Кому тут помочь?
Пассажиры с интересом наблюдали, чем все это кончится. Но Зуб не дал им досмотреть — вышел. Автобус презрительно фыркнул и покатил. Ничего не оставалось, как двинуть за ним. Зуба давно уже качало. Он был уверен, что не сможет одолеть и километра.
58
Идти было все труднее. За свинарником, которым заканчивалось это безразмерное село, Зуб отдохнул. Но после остановки ноги словно сильнее отекли. Чтобы срезать путь, он пошел по тропинке, упирающейся в речной обрыв. В одном месте подобрал палку и стал на нее опираться.
Река текла светлая, быстрая, с частыми перекатными разгонами. Сверху хорошо было видно каменистое дно. Зуб спустился к берегу, разулся. В воду вошел, как в огонь—такая она была студеная. Притерпевшись маленько, он как будто почувствовал облегчение ногам.
Долго потом сидел на крутолобом валуне и полоскал, полоскал издырявленные ступни на упругом течении. Видимо, вода вымыла из ранок соль дальней дороги и лечила кожу. Наклонившись, Зуб черпнул пригоршней тугую струю.
Вода была горькой. Или ему показалось?
Он еще зачерпнул. Да, горьковатая, словно слезы. Это ж надо — целая река слез! Кто ж их наплакал? В горах река течет по каким-то горьким минералам, не иначе.
Начался нудный осенний дождь. Зуб обулся и двинулся дальше берегом горькой реки. Идти стало легче. В стороне тянулась дорога, по которой изредка гудели машины. Но Зуб не обращал на них внимания. Дорога безденежных не любит. Уж как-нибудь сам доползет с передыхом. Вон сколько от Луково проехал, а это разве расстояние?
Часа через два показался поселок. Вернее, сначала показались шахтные постройки, а уж потом дома. Как писал дядька, его дом стоит с краю, сразу за кирпичным заводом. Горняцкая, дом 2 — он помнит.
Чем ближе подходил к поселку, тем больше начинал волноваться. Как войдет в дом, что скажет? А как дядька встретит? Обрадуется ли? Видок у его племянничка, конечно, не очень привлекательный, добрые люди таких стороной обходят...
«Что будет, то и будет!» — решил Зуб. Но волнение его все равно не оставляло. Он все задавал себе вопросы, которые только путали, сбивали с толку. Как называть дядьку — просто дядькой или Василием Павловичем? А как он отнесется к тому, что его вытурили из училища? А что он скажет... А как он...
Миновал забор кирпичного завода. За ним — овраг. За оврагом начинается улица.
На большом длинном доме была прибита табличка: «Горняцкая, 2». И с той, и с другой стороны — калитки. Значит, два хозяина. Куда же заходить?
Зуб стоял столбом и не мог решиться. Когда нужно было прыгать на поезд, он не раздумывал так долго... Сердце колотилось. Как назло, кругом — ни одной живой души, у кого можно было бы спросить. Заметив у одной калитки щель почтового ящика, он подошел ближе. Может, фамилия где нацарапана.
— Здрасьте вам! — услышал он со двора. — Кого надо?
В глубине двора, у сарая стоял с вилами в руках старик. Был он высокий и сухощавый, но на вид крепкий. Одет в овчинную безрукавку, голова с глубокими залысинами непокрыта.
— Мне Зубарева Василия Павловича. — Сказал и замер.
— Зубарева?! Во как! — Старик как будто удивился. Неторопливо приставил вилы к стене сарая и направился к калитке, с любопытством разглядывая паренька в фуфайке. — Василь Палыча, говоришь? Что ж ты, милый, поздно стрянулся? Нету его, Василь Палыча.
— А где он?
— Где, где… Помер Василь Палыч. Второй уж месяц как помер, земля ему облачком.
Зубу показалось, что он стал стремительно уменьшаться в размерах. Или опять что-то сделалось с ногами? Они не хотят его больше держать. Зачем он, дурак, палку-то выкинул...
Но как же это? Он же ехал! Долго ехал! Почти как всю жизнь. Нет, такого не бывает, чтоб к человеку ехали, а его уже...
Он хотел крикнуть старику, что этого не может быть, что совестно на старости лет шутки этакие шутить! Но почувствовал, что голос пропал.
А старик, не дойдя до калитки, повернул в дом, поскольку все, что надо, сказал. Зуб постоял с минуту, собираясь с силами, и пошел на деревянных ногах, не зная даже, куда они его ведут.
59
Горька водица в реке. Видно, впрямь — слезы. С какого ж горя великого их столько наплакали?.. И дорога шла не по розовому. Розовое — это для сказок, в жизни же...
— А ты чей будешь?
Одна сказка кончилась. Должно, вторая теперь начнется...