Дорога сворачивает к нам
Шрифт:
Мы упросили бригадира Пляткуса потолковать с родителями. Только, мне кажется, от него больше было вреда, чем проку. Заходим все трое в избу, а он своими заплывшими пьяными глазками будто прощения у каждого просит. Дескать, я тут ни при чем, да вот учительница попросила, заглянул, только смотрите сами. В этих его глазах тоже не было веры в нашу свеклу, они лишь потешались над нашими усилиями.
— Чистая беда колхозу с таким бригадиром, — говорит про него мой отец, и верно говорит.
И все-таки с плохим бригадиром все свыклись. Как знать? Сдвинешь с места — может, еще худшего поставят? Уже один только голос Пляткуса, вечно сиплый, тусклый какой-то,
Иоланта волнуется не столько из-за упорства матерей, сколько из-за равнодушия бригадира.
— Знаете что? Вы лучше не утруждайте себя, а пойдите домой и побрейтесь! — в конце концов не выдерживает она.
Я удивилась, потому что наша учительница всегда очень вежливо разговаривает с колхозниками. Пляткус тоже удивился, но мне показалось, что он еще и струсил. Провел пальцами по щекам, которые будто дерном заросли. Ну точно дернина!
Не я одна слышала, как учительница приструнила Пляткуса, и колхозники слышали — Грумбис с женой и еще несколько. Грумбис усмехнулся и обещал прислать к нам свою Катрите.
От Грумбисов вся Гургждучай узнала, как учительница — наша вежливая, чистенькая, с серьгами в ушах учительница — задала перцу этому ленивому, обросшему щетиной бригадиру. И потом мы уж горя не знали, куда бы ни постучались. Женщины встречали нас улыбкой, а мужчины справлялись:
— Так что, учительница, отбрила Пляткуса? Может, и нам побриться велишь?
— И велю, если зарастете! — весело отвечала учительница.
На этот раз ей легко было договориться с колхозниками! И напрасно Пляткус пытался в отместку поносить учительницу: велит, мол, ребятам на коленках среди сорняков ползать, а сама на диванчик уляжется, книжечку почитывает… Улыбались люди, а когда люди улыбаются, они гораздо добрее. А вы заметили, что люди добрее, когда улыбаются?
Любопытные женщины проводили нас до самого поля. Станет учительница ручки марать или не станет? Но она стала, и женщины принялись судачить — о чем бы вы думали? Может быть, о только сколотившейся бригаде? Может быть, о свекле, которую изрядно запустили? Нет, они занялись женихами, которых нынче, дескать, нехватка. Объявилась им еще одна невеста, которую надо бы выдать замуж, — вот эта учительница, Иоланта эта! Только вряд ли, убивались они, учительница, да еще из Каунаса, пойдет за простого колхозника или тракториста. Ветеринар вот, молодой, красивый, как раз пара ей, но, увы, женат.
Мне было стыдно, что женщины — и моя мама тоже! — так без зазрения совести выдают замуж учительницу. Только что они досадовали на Иоланту, а тут и мужа найти готовы! И почему это женщины всегда заботятся, как бы кого-нибудь сосватать? Вот и сейчас, когда мы такое нелегкое дело задумали, у них свадьба на уме. А Иоланта еще переживает из-за этого Пляткуса небритого… Я чувствую, что она расстроена: всегда со всеми такая вежливая, а тут просто ошарашила человека…
А ряды тянулись бесконечные — честное слово, бесконечные! Ошиблась Эле или нарочно сказала, что неполный гектар. Росточки едва пробиваются из сорняков — гектар, да еще какой! Но мы, ребята привычные, берем сразу по два ряда. Иоланта тоже захватила два, но едва поспевает за нами. Могла бы и я оторваться далеко, как Катрите. Люблю, чтобы меня догоняли! Но я ползу потихоньку вместе с Иолантой, чтобы она не осталась
Вздыхает учительница, а когда смахивает волосы со лба, лоб у нее блестит от пота. Поначалу она вытирала лицо платочком, а потом, как и мы, локтем. В борозде она выглядела не больше ученицы. Катрите Грумбисов наверняка не меньше ее, а может, и потому кажется такой большой, что полет проворнее и вырвалась вперед. Я, конечно, могла бы дальше Катрите уйти, но учительница тогда выглядела бы еще меньше. И кто бы втихомолку выдергивал из ее ряда противный, колючий чертополох?
Иоланта заметила, погрозила мне пальцем, почерневшим, измазанным зеленью пальцем. Я продолжала полоть как ни в чем не бывало — не признаваться же? К тому же, меня немного напугал ее палец. Уж не испортит ли учительница, как и говорили женщины, свои руки?
Я уже рассказывала, что люблю черные руки Эле. Однако и белые, нежные руки учительницы я тоже люблю! Сама не понимаю, почему у одних мне нравятся черные, а у других — белые руки. Я хочу, чтобы руки учительницы всегда были белыми и только с чернильными пятнышками… Чернила не земля, не едкая зелень сорняков! А учительница будто нарочно старается исколоть, испачкать свои белые руки… И все же Иоланта, может быть, не очень рассердится, если я, когда никто не видит, выдерну еще один пырей?.. И еще несколько стеблей чертополоха, чтобы их противные шипы не вонзились в ее тонкие, длинные пальцы? Мои руки грубые, им чертополох нипочем…
Солнце печет, а поле большое, и не только учительница устала. У меня тоже начинает рябить в глазах. Застилает дымкой конец поля, который простирается далеко, беспредельно далеко. Вскоре эта дымка сливается с небосводом — от зноя небо затуманилось, — и начинает казаться, что до конца поля такое же расстояние, как до неба. И, наверное, там, где одна даль, мерцая, вливается в другую, вьется наша с Иолантой дорога, наша с ней мечта…
Ребята начинают хмуриться, все устали, и я объявляю перерыв. Выпрямившись, свободно свесив отяжелевшие руки, я снова ясно вижу край поля… Никакой дороги нет. А мечта?
Но, может… может быть, и мечты никакой нет? Одни только ряды, ряды, начало которых уже чисто выполото и похоже на краюшку огромного ломтя. А ломоть такой большущий, что не откусить… Будто не свекловичное поле, а луг некошеный… Кто знает, когда мы такое поле одолеем… А одной прополки ведь мало! Иногда и двух недостаточно! Подкормка селитрой будет уже чуть ли не отдыхом… А кроме того, прибежишь домой, так мать еще в свой огород загонит… Только поли и поли!
Я смотрю на Иоланту, на ее слипшиеся волосы, мокрое лицо… Глаза учительницы устремлены на чистую краюшку ломтя, словно там не свекла застенчиво кудрявится, а пробиваются необыкновенные ростки. Словно на прополотом участке не свекла вырастет, а невиданные чудеса.
Учительница видит, а если она, так и я… Мечта-то у нас с ней одна! А еще я вижу себя такой, какая учительница сейчас… У меня ведь есть и другая моя мечта, о которой она даже не подозревает!
МЕЧТЫ И СЕНО
Наконец-то мы пропололи свеклу, и поле лежало такое большое, аккуратное и чистое, что все удивлялись. Учительница Иоланта не могла налюбоваться. И Эле и я. Словно в первый раз проделали такую работу. Иоланта, может, и в самом деле впервые, а мы? Но одно дело, знаете, с матерью в огороде копаться, а другое — со всеми вместе работать. И еще с учительницей, у которой тайком вырвешь несколько стеблей чертополоха.