Дорога уходит в даль… В рассветный час. Весна (сборник)
Шрифт:
До чего хорошо жить! Мы слегка опьянели от лесных и речных запахов, от смеха, от душистых спелых ягод и речной прохлады. Да и приустали мы – далеко ходили. Лежим, лениво перебрасываемся словами.
– Мне иногда кажется, – говорю я, – что Тамара уже да-а-авно уехала. Она, конечно, еще здесь, но она уже никого из нас не замечает, даже не помнит. Бывает, она вдруг вскинет глаза – вот так! – с удивлением: «Ах, я все еще здесь? Ах, это все еще вы?»
– Верно! – подтверждает и Лида. – Она вчера приходила к нам «с прощальным визитом». Сидели мы с ней друг против друга и молчали. Вот просто не о чем
– А почему Тамара не приходила прощаться к нам с Маней? – удивляется Катенька Кандаурова.
– И у нас с бабушкой не была! – говорит и Варя.
– У нее список составлен, к кому «заехать с визитом». И визитные карточки для этого заказала: «Тамара Леонидовна Хованская», – объясняю я.
– А визитные карточки к чему?
– «Так принято в высшем свете»! – дурашливым голосом изрекает Лида.
– Да, – поддерживаю я, – если Тамара кого не застанет – из тех, к кому приехала с визитом, – она оставляет визитную карточку. С припиской: «с п. в.» – значит «с прощальным визитом».
– А к кому Тамара ходит прощаться? – интересуются все.
– Ну, прежде всего, конечно, к девочкам из первого отделения нашего класса. К «знатным и богатым»! Они ее когда-то крепко обидели. Помните, еще в первом классе, когда они узнали, что она не княжна? Вот теперь она радуется: она может утереть им нос. Вы, мол, мной пренебрегли, а я вот оно куда взлетела! «Петербург, Смольный институт, моя тетушка графиня Уварова, собственная дача в Павловске. Ах, в августе поедем за границу!..» – кривляюсь я с самыми, как мне кажется, великосветскими интонациями и аристократическими жестами.
– Ну хорошо, девочки из первого отделения ее обидели, они ею пренебрегли, – недоумевает Варя. – Так ведь мыто ее не обижали. За что же она швыряется нами?
– А вот за это самое! – спокойно объясняет Маня Фейгель. – За то, что мы, дуры, тогда пожалели ее, поддержали, приняли в свою компанию… Вперед будем умнее!
– Знаете что? – выпаливает вдруг Катенька «вдохновенным» голосом (это означает: сейчас она скажет которые-нибудь из своих любимых стихов). – Тамара – «тучка золотая»… Вот та самая, что ночевала «на груди утеса-великана», и «на заре она умчалась рано, по лазури весело играя»!..
– «Тучка золотая»! – ворчит Варя. – Довольно даже противная тучка… Не тучка, а штучка! Опять все прежние барские фанаберии вспомнила… Визитные карточки! «С п. в.» – «с прощальным визитом»! Ну ее, и говорить о ней не хочу: противно!
Этот разговор мы ведем уже по дороге домой, шагая по лесу. Идем мрачно – мы сердиты. Вспомнили Тамару – и стало нам в самом деле противно…
Варя, конечно, права: Тамара снова – и с каким наслаждением! – вспомнила свои прежние аристократические замашки. Казалось, за четыре года она совершенно позабыла все это, жила среди нас, почти такая же простая, как все мы. Но нескольких писем «тетушки Евдокии Дионисиевны» оказалось достаточно, для того чтобы весь дворянский гонор воскрес в ней с новой силой. Сейчас у нее одна мечта: чтобы на вокзале ее провожало в Петербург «избранное общество»! Не мы – дочки обыкновенных, незнатных мам и пап! – а внучка городского головы Нюта Грудцова,
– Квартира Грудцовых?.. Можно попросить Нюту… Ты, Нюта? Это я, Тамара Хованская… Нет, еще не уехала. Я уезжаю в пятницу. Поезд отходит в семь часов пятнадцать минут вечера… А разве ты собираешься провожать меня на вокзале? Ах, как это мило! Я страшно тронута. Так не забудь: в пятницу, в семь часов пятнадцать минут вечера! Нюточка, ты просто дуся, муся, пуся!..
Все муси, дуси, пуси жестоко обманули надежды Тамары на блестящие светские проводы – никто из них на вокзал не пришел! Никого вообще не было: Варя, Маня и Катюша не пришли, – обиделись на Тамарину невежливость, а Лида Карцева не пришла, обидевшись за подруг. Провожали Тамару Иван Константинович с Леней и Шарафутдиновым и мы с мамой. Нам совсем не хотелось оказывать Тамаре внимание, но мы не хотели огорчать Ивана Константиновича.
Тамаре было досадно, что «избранное общество» не явилось на вокзал. Чуть не до последнего звонка она все высматривала: не идут ли они, не несут ли ей цветы? Но никто не пришел.
В красивых глазах Тамары были досада и грусть. Перед последним звонком Тамара рассеянно чмокнула маму и меня, потом стала прощаться с Иваном Константиновичем и Леней – и вдруг заплакала.
– Дедушка, миленький мой, золотой! Я скоро приеду, скоро, непременно… Ленечка, отчего ты не едешь со мной? Я буду так скучать без тебя!..
Поезд уходил. Иван Константинович все стоял, все смотрел, как с площадки вагона маленькая фигурка махала платочком. Так изящно… так грациозно!
– Пойдем, дедушка! – И Леня ласково, настойчиво берет Ивана Константиновича под руку.
Шарафут идет со мной. Вздыхает печально. Потом говорит, огорченно качая головой:
– А с мине Тамарам Линидовнам ни прощался…
С вокзала мы все идем к нам. Иван Константинович очень грустный…
– Как хорошо прощалась с вами Тамара! – говорит мама. Ей хочется сказать приятное милому старику. – Так искренне плакала… «Скоро, говорит, приеду!»
Иван Константинович очень долго не отвечает. Словно раздумывает над мамиными словами. Наконец он говорит со вздохом:
– Нет, Елена Семеновна, голубенькая вы моя… Не приедет она больше, отрезано!
Первое письмо Тамары приходит очень не скоро. Все мы из-за этого волнуемся. Даже папа, как бы поздно ни приехал на дачу, непременно справляется, получил ли Иван Константинович письмо от Тамары. И, услыхав неизменный ответ:
«Нет, не получил», папа сердито бросает:
– Ох, чертова девчонка, чертова девчонка!
Мы с мамой приехали в город по разным делам. Сидим у нас на городской квартире за чаем. С нами дедушка и дядя Мирон Ефимович. Дядя этот – чудный человек, я его очень люблю, но ох какой он раздражительный! Что ему ни скажи, на все он непременно сердито фыркнет и ответит что-нибудь язвительное. Когда мне случается оказаться вместе с ним на улице, я уж, помня его характер, изо всех сил стараюсь не задавать дяде Мирону никаких «глупых вопросов». Но разве удержишься?