Дорога уходит в даль… В рассветный час. Весна (сборник)
Шрифт:
В ту первую встречу мы говорили с Лидой долго – ведь нам столько надо было рассказать друг другу! «А у нас…», «А у вас…», «А помнишь?..», «А где теперь?..», «А что теперь?..» Говорили и о смешном, и о печальном, о пустяках и о серьезном.
За два года Лида прочитала очень много книг, но беспорядочно: все, что попадалось под руку. У тети-поэтессы – декадентскую литературу. У тети-романистки – классиков, новейшие книги и журналы. В общем, оказалось, что хотя и разными тропинками, но шла Лида с нами в ногу.
И вот от Лиды я услыхала о тех воротах, в которые она собирается пройти… к счастью!
– Он – наш преподаватель! –
«Преподаватель»? Я даже испугалась. В моем воображении «преподаватель» – это кто-то из нашей кунсткамеры: это Лапша, или бывший директор Тупицын, или Федор Никитич Круглов, похожий лицом на незлую гориллу, или учитель физики с невкусной кличкой «гиена в сиропе»… Неужели Лида полюбила такого? Брр!
Словно угадав мою мысль, Лида спешит успокоить меня:
– Ему двадцать шесть лет. Всего два года, как он окончил университет. Я дам тебе почитать его книгу о Пушкине… Нет, Шурочка, он тебе понравится – он умный, веселый!
Но как же могло случиться, чтобы воспитанница Смольного института и преподаватель… Где они могли встретиться вне Смольного, познакомиться, полюбить друг друга?
Все это произошло в доме у тети-романистки. Во время прошлогодних рождественских каникул Лида жила у тети. Алексей Дмитриевич приходил к ним часто, водил и возил Лиду по пушкинским местам Петербурга и Царского Села. Они с Лидой вместе бегали на коньках, ездили в театры, бывали в Эрмитаже и музее Александра III.
Каникулы кончились, ученье в Смольном возобновилось – и тут произошел курьез. То есть это как посмотреть: «синявки» решили, что это не курьез, а страшный скандал. Во время каникул Лида и Алексей Дмитриевич совсем забыли, что они учитель и ученица, а не просто знакомые. Встретившись с ним в Смольном (он подошел к ней во время перемены), Лида забыла, что она должна «макнуть свечкой» – сделать реверанс, – забыла, что она должна держаться с ним «по-чужому». Она привычно поздоровалась с ним за руку (то же и при прощании!), и они проговорили целую маленькую перемену (пять минут).
Что тут поднялось! Чего только не наговорили ей классные дамы и начальница Смольного (воспитанницы должны называть ее «маман», то есть «мама»)!
«Как? Вы здоровались и прощались за руку с преподавателе? С чужим мужчиной? Вы разговаривали с ним «сан фасон» (тс есть запросто), как с добрым знакомым?»
– Ох, Шурочка, вышел мне этот разговор с Алексеем Дмитриевичем боком! – вздыхает Лида полушутя-полусерьезно.
Не помогли никакие ухищрения «синявок». Конечно, Алексей Дмитриевич не стал больше подходить к Лиде на переменах… Но ведь они любили друг друга, а для того чтобы сказать это глазами, достаточно одной секунды. В заговор вступила тетя-романистка: она передавала письма от Денисова – Лиде и от Лиды – ему. Пасхальные каникулы прошлого года Лида снова провела у тети. Опять они с Алексеем Дмитриевичем встречались ежедневно. Теперь они оба видели перед собой ту радугу, под которую войдут, как только Лида окончит Смольный.
Пребывание Лиды у родителей во время прошлогодних летних каникул пролетело незаметно. Все мы – старые Лидины друзья: Варя, Маня с Катей, Леня, я, – все мы были рады Лиде, чувствовали себя с ней так, словно бы и не разлучались на целых два года.
Накануне своего отъезда в Петербург Лида пришла ко мне в сумерки – посидеть на прощание. Мы сели в моей комнате, как бывало в детстве:
Лида снова рассказывала мне об Алексее Дмитриевиче Денисове. Какой он хороший, талантливый. Одна беда: здоровье у него хрупкое. Слабые легкие…
На прощание я спросила:
– Будешь писать, Лида?
– Непременно! Только не волнуйся, если будут провалы в переписке. В Смольном – как в тюрьме… Какая-нибудь мелочь, пустяк – и я уже разобщена с миром. Тетя больна или уехала на время из Петербурга – и вот уже некому опустить письмо в ящик.
В начале августа Лида уехала в Петербург. Она писала довольно часто, но это были пустые, ничего не значащие открытки. «Крепко целую тебя, дорогая Шурочка! Твоя Лида». А по краю открытки мелконькими буковками: «Тетя Маруся все хворает, я ее совсем не вижу». Или: «Тетя все время на даче, на Черной речке…» Из этого я понимала, что Лиде некому дать письмо для отправки мне. «Значит, и с Алексеем Дмитриевичем Лида не переписывается, бедная!» – думала я. Но мне и в голову не приходило, насколько ей трудно, моей подружке!
Узнала я об этом совершенно случайно. Во время недавних рождественских каникул Ивана Константиновича и Леню осчастливила – наконец! наконец! – сама «тучка золотая»! Впервые за целых три года к ним приехала Тамара. Трудно описать, как ее приезд взволновал и обрадовал Ивана Константиновича! За эти годы она несколько раз обманывала его и Леню. То обещала «приеду на Рождество», то «ждите на Пасху». Прошлым летом случилось даже, что Тамара написала:
«Мы с тетушкой Евдокией Дионисиевной едем на воды в курорт Карлсбад. Проедем через ваш город в ночь с 15 на 16 июля. Если вам нетрудно, дедушка и Леня, приезжайте повидаться со мной на вокзал. Поезд стоит двадцать минут. Успеем наговориться всласть! Вагон международный 1-го класса».
Иван Константинович так расцвел, засуетился с таким добрым, заботливым теплом, что на него просто приятно было смотреть. Леня тоже был веселый – тут уж никаких сомнений быть не могло: на этот раз Тамара приедет, хотя и на двадцать минут всего! Вот и телеграмма, сообщающая номер поезда и номер вагона!
Поезд должен был прибыть в пять часов утра. Задолго до прихода поезда Иван Константинович и Леня, принаряженные, накрахмаленные, напомаженные, выутюженные, начищенные до блеска, стояли на платформе. Шарафут держал корзину цветов, самую большую, какую удалось достать в цветочном магазине. Леня ждал Тамару с красивой бонбоньеркой, а Иван Константинович – с корзиной фруктов. Они стояли на платформе, смотрели в ту сторону, откуда должен был прибыть поезд, и ждали…
И не дождались!
То есть поезд-то, конечно, пришел. Но из международного вагона никто не выглянул. Ломиться в поезд, будить спящих пассажиров Иван Константинович и Леня, конечно, не стали. Вагонный проводник на их робкий вопрос: «Не знаете ли, в этом вагоне едет графиня Уварова с племянницей?» – пожал плечами и внушительно сказал:
– Пассажиры изволят почивать. Будить не положено.
Спустя несколько дней от Тамары получили открытку с видом «Шпрудель-Колоннаде» в Карлсбаде. В углу открытки было изображение ласточки, несущей в клюве символ счастья: четырехлистный трилистник. Для письменного сообщения места почти не было.