Дорога в 1000 ли
Шрифт:
И, словно услышав призыв сына, Фёдор сказал громко и как-то буднично:
– Огонь!
Прохор мгновенно нажал на гашетки пулемёта. По «слизняку» хлестнула свинцовая нагайка: слева-направо и справа-налево, ещё и ещё!.. Первые ряды легли подкошенно, следующие взвыли и попятились, но на них давила, толкала вперёд плотная масса толпы. Теряя разум, не зная, куда спрятаться, люди подняли своё оружие и побежали навстречу смерти.
Когда закончилась первая лента, Иван лихорадочно, но без ошибки, вставил вторую. Пока менял, услышал плотную винтовочную стрельбу – рядом и сзади, от второй баррикады. Работы хватило всем.
…Потеряв не меньше двух сотен человек, нападавшие откатились на левый берег и целую неделю, как говорится, не высовывали носа. А потом начались осада и, разумеется, оборона Сунгари, ставшие началом этой недолгой,
Вторым русским городом, подвергшимся осаде, стал Благовещенск.
19
Все последние дни июня 1900 года военный губернатор Амурской области Константин Николаевич Грибский чувствовал непреходящую тревогу. Он пытался успокоиться погружением в текущие достаточно мелкие дела, типа благоустройства территории военных лагерей, однако все они так или иначе приводили к той же тревоге, которая была сродни предчувствию большой войны.
Впервые она проявилась, кажется, дня через три-четыре после объявления мобилизации. В городе появилось много казачьих нижних чинов, прибывших из станиц и ожидающих отправки к местам дислокации (куда именно, понятия не имел и сам военный губернатор); озлобленные тем, что их в самую страду оторвали от семейных дел и хозяйственных забот, они слонялись по питейным заведениям, буянили, встречая китайцев и маньчжур, живущих в Благовещенске, сквернословили и пускали в ход тяжёлые кулаки. «Около самого Полицейского управления толпа запасных набросилась на проходившего торговца-маньчжура, разбросала его товары и кроме того побила. “Из-за тебя, твари, кровь свою идём проливать”, – приговаривали возбуждённые и подвыпившие чины запаса», – писал в «Амурской газете» её редактор Александр Валерианович Кирхнер. Если в конце мая и начале июня, когда начались разговоры о возможной войне, маньчжуры и китайцы переправлялись на свой берег, можно сказать, тайком и на всякий случай, то теперь, подгоняемые враждебностью населения, уходили чуть ли не толпами. Даже крестьяне из пригородных сёл и деревень кое-где начали выгонять живших бок о бок с ними маньчжур: отправляйтесь, мол, на свой берег, от греха подальше.
Обеспокоенный этими событиями губернатор приказал расклеить по городу объявление о том, что виновные как в распространении ложных тревожных слухов, возбуждающих беспокойство среди населения, так и в проявлении малейшего насилия над китайским населением области, будут привлекаться к ответственности по всей строгости законов. Но разве возможно заткнуть рот слухам, умерить тревожное и нервное настроение горожан? Говорили, что буквально через девять дней начнётся война, что китайцы нагрянут и вырежут всех мужчин, а русских женщин возьмут себе в услужение. Замечали, что обычно трусоватые маньчжуры и китайцы, живущие в городе, стали вести себя нахальнее и даже наглее: лезут куда не надо и огрызаются на справедливые указания. Случаются и драки с местными жителями.
Для уменьшения беспорядков было приказано закрыть питейные заведения, – глава области вздохнул, вспомнив, как сопротивлялась городская управа. Он и сам понимал, что это ненадолго: слишком убыточно для городской казны.
14 июня состоялось экстренное заседание городской думы. Вопросы были наиострейшие. Военный госпиталь, прежде принимавший городских больных, теперь отказал в их размещении и лечении, поэтому требовалось немедленно подыскать помещение под больницу. Решили использовать пустующий тифозный лазарет, разумеется, как следует продезинфицировав его. Управлению водного транспорта дали указание блиндировать пароходы железными листами, чтобы защититься от пуль и снарядов, которые могут прилететь с китайской стороны; вооружить их лёгкими пушками, экипажи укомплектовать боевыми дружинами, поскольку пароходы должны были курсировать между пограничными постами в целях охраны берегов Амура. Заведывание охраной на реке военный губернатор возложил на пограничного комиссара на правах полкового командира.
В общем, всё необходимое в создавшихся условиях было сделано, но беспокойство на душе у губернатора не только не ослабевало, но и с каждым днём усиливалось.
После появления сообщений о зверствах боксёров Константин Николаевич приказал, прежде чем публиковать новости, показывать телеграммы ему, ибо понимал, что журналисты склонны перевирать и преувеличивать опасности, а для распространения нежелательных слухов много ли надо, они и так в переизбытке. Однако информация о «Варфоломеевской
Генерал пил рюмку за рюмкой и не чувствовал градуса изысканного напитка. Может быть оттого, что вкупе с губернаторской озабоченностью навалилась самая что ни на есть обывательская тоска по детям, по жене, по её ласковой внимательности к его государственным делам, а главное – к его мужскому настроению. Семью он еще в мае, как только появились тревожные новости из Китая, отправил в Петербург и теперь вечерами маялся от одиночества. Ему всё время казалось, что стоит чуть громче позвать: «Ленуся, подойди на минутку», – и жена тут же вплывёт в кабинет в своём любимом шёлковом халате, расшитом райскими птицами, полновато-уютная и бесконечно желанная даже в его пятьдесят пять лет.
Однако дом по вечерам был пуст. Если, конечно, не считать дежурного на телеграфе офицера и прислуги – кухарки Агафьи и камердинера Чжана. Агафья и Чжан – славные люди, но что толку от их славности, когда сердце изнывает от тоски? И вот ведь интересно: прежние разлуки с семьёй – а их было немало по служебным необходимостям – никогда не вызывали ничего подобного. И Лена, уезжая, так странно посмотрела, будто в последний раз. Он тогда не придал значения её взгляду, а сейчас, вызванный в памяти, тот словно пронзил его насквозь.
Нет, хватит! Этот коньяк, вместо того чтобы успокоить, разбередил душу.
27 июня пришёл по телеграфу шифрованный приказ генерал-губернатора Гродекова об отправке к устью Сунгари войск, скопившихся в Благовещенске в результате мобилизации. Он вызвал у Константина Николаевича двоякое чувство.
С одной стороны – облегчение: наконец-то город избавится от огромной нагрузки – не только продовольственной, но и психологической, поскольку праздношатающиеся по городу толпы людей, хоть и безоружных, но тем не менее военных, напрягали полицию, предпринимателей, купцов и просто обывателей. Они ежедневно, если не сказать ежечасно, устраивали драки с работающими во многих домах, мастерских, магазинах, лавках, трактирах и тому подобных заведениях маньчжурами и китайцами. Били без различия – все были на одно лицо, и оно было лицом врага.
С другой – тревога: вставал вопрос о безопасности самого Благовещенска. Да, конечно, КВЖД от города далеко, Пекин с его боксёрскими ужасами ещё дальше, китайцы на своём берегу ведут себя спокойно, казачьи разъезды между пограничными постами вдоль Амура курсируют постоянно, охрана телеграфной линии обеспечена, но в то же время в городе множатся слухи о скрытном передвижении солдат в лесах за Айгуном и Сахаляном, и если это правда, то вполне можно ожидать нападения, и тогда после отправки войск какими силами прикажете защищаться? Не случайно многие жители уезжали из города – кто на прииски, кто на дачи, а кто и в Россию, то бишь подальше за Урал, поближе к столицам. Вполне можно сказать: побежали. Добавляли тревоги сведения о том, что китайские купцы закрывают свою торговлю и забирают деньги из банков, причём не бумажками, а золотом. Правда депутация китайских торговцев приходила с просьбой о защите, причём не совсем понятно – от кого? От русских или от повстанцев? Что касается русских, губернатор заявил, что их никто не тронет, но был ли он сам в этом достаточно уверен – тоже большой вопрос. Что же касается повстанцев, то в городе останутся всего две роты стрелков и одна батарея – это разве защита?!