Дорога в 1000 ли
Шрифт:
– Айда завтре на Зею купаться? У меня там лодка, переправимся на пески, побалуемся.
– Ишь ты какой – побалуемся! Тятя али дед узнают – будет нам баловство! Тебя не больно-то жалуют.
– А ты не говори, что со мной. Скажи – с подружками, мол.
– Боязно…
– Не бойся. Я буду ждать на берегу. – Пашка взял Еленку за плечи, притянул, но она отстранилась.
– Пусти, мне домой надо. Маманя ругать будет.
Пашка чмокнул в щёку и отпустил. Она отступила, пятясь.
– Не забудь, я ждать буду.
В ответ донёсся только смех.
22
– Чтоб к обеду вернулась! – строго сказала Арина Григорьевна.
– Ты чё, маманя, в обед самое купанье. Я лучше с собой чего-нито возьму. До заката вернусь.
Еленка завернула в чистую тряпицу порезанный кусок вяленой кабанятины, пучок зелёного лука, два варёных яйца и здоровый кусман аржанины; на запивку взяла бутылку молока. Сложила всё в плетёный из лыка кузовок-бездомник и помчалась по Соборной улице к Зее.
Пашкину лодку она нашла гораздо выше перевоза. Паром стоял у благовещенского берега; возле будки паромщика Федота топтались несколько мужиков, курили, пересмеивались, видно, не торопились на другую сторону.
Лодка стояла на приколе в ряду таких же двухвёсельных яликов. Сам хозяин сидел на корме разутый и болтал в воде ногами. А поблизости никого не было. И на том берегу – тоже. Это показалось Еленке странным: чтоб в такое утро, когда ещё не очень жарко, зейский берег пустовал – это ж просто невероятно! Не Пашка же всех разогнал, чтоб не мешали. Еленке это показалось до того смешно, что она не сдержалась и прыснула в кулачок.
Пашка мгновенно повернулся, потерял равновесие и бултыхнулся в воду.
Тут уже Еленка захохотала в полный голос, приседая и показывая пальцем на вылезающего из воды парня. Волна оплеснула берег. Серая глина стала скользкой, босые ноги Черныха поехали в стороны, и он едва не упал.
От обиды, злости и растерянности Пашка выругался. Крепко, как артельщик Финоген.
Еленка мгновенно перестала смеяться и сказала резко, категорично:
– Ещё раз такое услышу, водиться с тобой не буду.
– Ой, испужала! Скажешь, ваши мужики никогда не матюжинятся.
– Ни разу не слышала. А ежели ты будешь, то я лучше уйду. Прямо щас и уйду.
Еленка повернулась и даже шагнула, но Пашка дотянулся и схватил её за плечи:
– Постой! Не буду я матюжиниться. Ну, при тебе не буду. На пристани-то без мата вроде бы и работа тяжельше, и груз неподъёмней…
– Мы щас не на пристани.
– Ну я же сказал, при тебе не буду. Не уходи.
Он так же и держал её за плечи, а говорил в самое ухо, щекоча его губами. Еленке снова стало смешно, однако она не подала виду. Повернулась, высвобождаясь, и строго сказала:
– И долго мы тут балаболить будем? Время к обеду, а мы даже в лодку не сели.
– Так садись, садись, – заспешил Павел. Подал девушке руку, проводил в лодку. – Проходи на корму и садись. Я греби прилажу, и отчалим.
…Павел сидел на банке плотно, не ёрзая и не оглядываясь, чтобы поддерживать направление, грёб сильными рывками, умело. Вёсла входили в воду неглубоко, толкали лодку на сажень вперёд и снова взлетали – невысоко и дружно.
Еленка сидела, свесившись на один борт и опустив в воду руку; тёплые струйки скользили между пальцев. Вроде бы не смотрела на Павла – так, лишь искоса, изображала, что всё ещё сердится, а на самом деле сердечко билось часто и сильно, внутри что-то дрожало мелко-мелко в ожидании чего-то необыкновенного. Ночью она чего только не напередумывала – стыдно вспомнить.
– А чё это мы всё вверх да повдоль берега идём? – Это были её первые слова после того, как Павел оттолкнул лодку и запрыгнул в неё.
– Течение сильное, – ответил парень. Он явно обрадовался, что девка наконец-то заговорила. – Мы вот так пройдём повыше, потом рванём через матёру, она и снесёт, куда надобно.
Еленка покивала и снова упёрлась взглядом в переливчатые струи. Ей почему-то страшновато было смотреть на Павла. А сердце не унималось.
– А ты чё дома сказала?
Она искоса быстро глянула на него, ответила нарочито нехотя:
– Да ничё… Сказала мамане, что пошли купаться на Зею, а с кем – она даже не спросила.
– И когда вернёшься, не спросила?
– Не-а.
Еленка сложила ладонь ковшиком, черпанула воду и плеснула на Пашку. Тот чуть вёсла не выпустил, а она засмеялась и снова плеснула.
Пашка тоже засмеялся, сильно загрёб правым веслом, круто повернул на матёру и начал бороться с сильным течением. Вода зажурчала вдоль бортов.
Их снесло, но не очень далеко. Через несколько минут лодка наползла на песок. Пашка выпрыгнул и оттащил её подальше от воды. Потом, как истый кавалер, подал Еленке руку и помог спуститься на землю.
Она хихикнула и огляделась. И вверх, и вниз по берегу, и сажён на двадцать от воды до кустарников ровным полем лежал золотистый песок. Солнце отражалось в песчинках и тысячами крохотных искорок брызгало в глаза. Поведёшь голову влево-вправо или вверх-вниз – поле переливается цветами, как шёлк атласный.
И ни одного человека – ни поблизости, ни вдали. Они с Пашкой были совершенно одни. Это пугало и радовало необычайно.
Еленка села спиной к лодке, разулась и погрузила ноги в тёплый песок. И глаза закрыла от удовольствия. Эка благодать! Вот так бы и не двигалась цельный день!
– Купаться-то будем? – громкий и вроде как немного обиженный голос Пашки выдернул её из блаженного состояния, но глаза она не открыла.
И чего обижается? Подумаешь, присела на минутку.
– Тут даже разболокаться негде. Не бежать же к кустам.
– А кто мешает? Разболокайся. Я отвернусь.
– Ишь ты какой! Сам разболокайся!
– И разболокусь!
Еленка чуточку приоткрыла глаза и едва не ахнула. Пашка скинул рубаху, шаровары, остался было в исподнем, но оглянулся на девушку, наверно, чтобы убедиться, что она не смотрит, снял исподнее и в чём мать родила бросился в воду, подняв тучу брызг.