Дорога в 1000 ли
Шрифт:
Еленка вскочила и забегала взад-вперёд по берегу, не зная, что делать. Несколько раз обозвала Пашку бузуём, а он бултыхался, плавал и хохотал:
– Скидовай сарафан и давай ко мне! Не обижу!
Она остановилась, всплеснула руками и заплакала, размазывая слёзы по щекам. Пашка удивился, перестал булгачить воду и вдруг пошёл к ней, быстро-быстро, так, что струи завились вокруг бёдер. Он словно вырастал из воды, сильный, ладный, будто какой-то сказочный герой, и даже хромота не портила этот образ – наоборот, придавала ему больше мужественности.
Еленка закрыла глаза, чтобы не видеть его наготу – стыдно-то как! – и с ужасом ждала, что будет дальше. А он подошёл вплотную, взял за плечи и прижал к себе. Она попыталась отодвинуться, но он не пустил.
– Я тебя не обижу, – сказал твёрдо, разделяя слова. – Никогда! – Подождал, пока её плечи перестали вздрагивать, и закончил: – А теперь раздевайся, будем купаться. Я отвернусь.
Он действительно отвернулся. Герою не перечат. Еленка послушно сняла через голову сарафан, нерешительно потеребила бантик пояска нижней юбки.
Павел сказал, не глядя, но как будто видя её смущение:
– Снимай всё. Не бойся, тут никого нет. Свобода! Будем, как первые люди в раю.
А что? Еленка оглядела пески: и верно, никого. И на той стороне – тоже. И солнце – как в раю. Она вдруг и в самом деле ощутила себя совершенно свободной. В душе искоркой зародилась радость, а потом сразу заполыхал огонь, обжигающее пламя! Свобода! Захотелось кричать во весь голос, прыгать, как инжиган, и, как инжиган, бодаться. Даже без рожек.
Она рванула тесёмки пояска, нижняя юбчонка упала на песок. Еленка переступила через неё, как будто переступила границу, отделявшую её от чего-то важного, наверное, от взрослой жизни, озоруя, толкнула Пашку так, что он оступился и упал в воду, и помчалась вдоль берега по мелководью, разбрызгивая солнечные блики.
– Ура-а-а!.. Свобода!..
Павел не стал её догонять. Да, пожалуй, и не смог бы. Присел на борт лодки и с улыбкой наблюдал, как ликует пятнадцатилетняя девчонка, радуясь нежданно свалившейся на неё воле. Вот добежала до какой-то ей одной ведомой границы и повернула обратно. Ему даже показалось, что она уже не бежит, а летит над урезом воды, размахивая руками, как крыльями, и кричит, как чайка – что-то непонятное, тревожное, будоражащее кровь…
Он поймал её на лету. Мокрая и горячая, она обхватила его руками и ногами и припала ртом, полным ещё невылетевшим криком, к его губам, перехватив дыхание. Павел держался, сколько мог, но воздуху не хватило и пришлось прервать столь неистовый поцелуй. Он уловил удивление в её обычно зелёных, а сейчас потемневших глазах и хотел вернуть поцелуй, но было уже поздно.
Еленка встала на ноги, оттолкнула его и осмотрела с головы до ног, нарочно задержав взгляд на определённом месте. Пашка мучительно, аж лицо заполыхало, покраснел, сам не ожидая того, и опустил голову.
– Боишься? – спросила она.
Пашка, не отвечая, отвернулся, чтобы не видеть её ослепляющую наготу.
– Боишься! – утвердила она и засмеялась, только смех был какой-то сухой, безрадостный. Словно поняла, что обманули. – А тятя Ваньке говорил: «Ежели замахнулся – руби!»
– Твой тятя ежели замахнётся, мне головы не сносить.
– Да уж, верно, так… Ладно, пошли купаться.
Окунулись, побултыхались, не приближаясь друг к другу. Еленка вышла первой, легла на песок, на спину, закрыла глаза. Пашка потоптался рядом, лёг на живот, искоса посматривал на её чистое румяное лицо, курносый носик, иногда пробегал быстрым, вороватым взглядом по невысоким холмикам с коричневыми пуговками сосков, по впалому животу и ниже… ниже…
– Неча на меня пялиться, – неожиданно сказала Еленка и села. – Я исть хочу.
– А я ничё не взял, – виновато пробормотал Пашка.
– Зато я взяла.
Она достала из-под сидушки в лодке свой бездомник, расстелила на песке платок и выложила снедь.
– Ишь ты! – восхитился он. – Хозяюшка! А я ещё гадал, чё там у тебя в кузовке…
Принялись за еду, но вдруг Павел замер и прислушался:
– Чё это? Слышишь?
Еленка навострила уши – издалека донеслось несколько глухих ударов. Будто боталом рыбу загоняли в сеть. Еленка однажды была с отцом на такой рыбалке.
– И верно: чё это?!
Ненадолго затихло и снова: бухх!.. бухх!.. бухх!..
– В городе вроде бы… – предположила Еленка.
– Нет, – уверенно заявил Павел, – нижей! Колоблиз Айгуни.
– Ну да! – возразила Еленка. – До Айгуни-то отцель скоко вёрст будет?
– А по воде звуки бежко идут. Издаля слышно. Пушки это. Китайцы, видать, рыпнулись, а наши им вколачивают.
Помолчали, прислушиваясь.
– Паш, – спросила Еленка, – а тебя на войну заберут?
Он не ответил, а она вдруг рывком подтянулась к нему, обхватила горячими руками, как смогла, и… заплакала.
– Ты чё?! – смутился и испугался Пашка.
– Убьют тебя-а… и намиловаться не успе-е-ем…
– Фу ты, дура, чё ли?! Никто меня не убьёт… – и добавил вполголоса, как бы про себя: – Окромя твоего тяти, ежели узнат…
Она не дала ему продолжить – закрыла рот поцелуем.
23
Они ведать не ведали, пока миловались на зейском песке, что творилось на Амуре, чьи и почему бухали пушки. Да и кто мог ведать?!
А там разворачивались опасные и даже, можно сказать, страшные для левобережья события.
По Амуру снизу шёл пароход «Михаил» с пятью баржами. Первая была загружена боеприпасами – для благовещенского гарнизона, а четыре пустые. Лето началось жаркое, сухое, река сильно обмелела, и фарватер вилял: приближался то к российскому берегу, то к китайскому. С парохода видели, что на российском всё было тихо и мирно, в то время как на китайском бурно шли военные приготовления. Пронзительно кричали и размахивали палками офицеры, сгоняя солдат в команды и направляя их на рытьё траншей и обустройство ложементов; где лошадьми, где вручную подкатывали и устанавливали пушки, формируя батареи; туда-сюда непрерывно скакали верховые, видимо, доставляя приказы и доклады.