Дорога в никуда. Часть третья. Мы вернемся

Дьяков Виктор Елисеевич

25

Для большинства людей покой и семейный уют с возрастом становятся преобладающими ценностями. При этом они сами не замечают этих превращений, позиционируя себя по-прежнему "вчерашними", молодыми, романтическими, готовыми на всякого рода подвиги. Но усталость от прежней, тем более бурной и неспокойной жизни исподволь делает свое дело, неумолимо меняя мировоззрение. Так же Иван с Полиной не заметили, как превратились в стопроцентных обывателей-мещан, несмотря на свою относительную молодость, Ивану в 29-м году исполнилось 34-е, а Полине 32 года. Этому, конечно, во многом способствовало наличие у них определенных денежных средств, приобретение хорошего дома и отсутствие необходимости зарабатывать на жизнь тяжелым, вредным для здоровья трудом.

Полина по-прежнему являлась сотрудницей Беженского комитета.

Иван продолжал служить в фирме Чурина и стал там ценным специалистом, работающим со многими клиентами. В то же время, он продолжал как сочувствующий посещать собрания местного отделения РОВС, казачьего союза, поддерживал связь с земляками-сибирцами, иногда оказывал материальную помощь, но в разумных пределах. А когда его вдруг начинали стыдить, что имея такой дом, он мог бы быть и пощедрее, Иван не стеснялся признавать, что дом куплен не на его деньги, а жены... Ну а дом, он стал самым главным для них, кроме отношений друг с другом. Их заработков вполне хватало, чтобы не залезая в "НЗ" содержать себя, дом, держать прислугу, а также регулярно посещать общественные места отдыха. Что касается прислуги, в своих первых служанках Полина довольно быстро разочаровалась. Нанимаемые русские женщины, выполнявшие обязанности уборщицы и кухарки, Полине не нравились, одна оказалась ленива, другая воровата, третья нечистоплотна... Она много с ними ругалась и сменила до 30-го года четверых, пока Иван не поставил вопрос ребром - надо нанимать китаянку. По совету уехавших в Шанхай знакомых они наняли их бывшую прислугу и не прогадали. Еще совсем молодая женщина была и трудолюбива и честна и чистоплотна, к тому же платить ей приходилось меньше. Вскоре Решетниковы ей уже полностью доверяли.

Не реже раза в месяц супруги также ходили в оперу, или оперетту, гораздо чаще в кинематограф. Кроме того, Полина покупала много граммофонных пластинок. Она восстановила граммофонный "репертуар", который имелся в доме ее отца в Усть-Бухтарме, в то же время приобретала и новые пластинки. По-прежнему часто они ходили и на балы, которые устраивали различные эмигрантские организации в благотворительных целях, для сбора средств. В организации благотворительных мероприятий, в том числе и балов устраиваемых по эгидой беженского комитета самое активное участие принимала и сама Полина. Ну, а женщины на балах делали то, что делали женщины на подобных мероприятиях во все времена, танцевали, демонстрировали себя и свои наряды, кокетничали. Полина, блистая на тех балах красотой, платьями, украшениями... в то же время забывалась, глушила в себе тоску по родине, переживания за мать, о судьбе которой она так ничего и не знала. Ивану было сложнее, он никогда не любил балов, и ходил туда, так сказать, в качестве сопровождающего жену. Сам он так и не захотел совершенствоваться в искусстве танцев, и потому Полина в основном танцевала с другими... Нет, он не ревновал, вернее с годами это чувство у него как-то притупилось и вовсе не от того, что он стал прохладнее к жене. Он просто никогда не сомневался в ней, а со временем как-то уже спокойнее стал реагировать на такие ранее не очень приятные для него картины, как рука постороннего мужчины на талии Полины во время танца, или рассматривание, откровенное или украдкой, ее декольтированной груди и плеч. Он отлично понимал, что жена просто не могла без этого, балов, театра, кинематографа... без чего он вполне мог бы обойтись. Позволяя, таким образом, ей хоть на время забыться, сам Иван все эти годы лишь волевым усилием гасил собственную тревогу, вызванную полным неведением о судьбе родителей.

Несмотря на военные столкновения осенью 29 года, Харбин продолжал жить, как и прежде, своими внутренними заботами. На Крещение опять по традиции состоялся грандиозный крестный ход, в театре, опере, оперетте, цирке гастролировали заезжие и местные труппы, в советских школах детей учили по-советски, в гимназиях-лицеях, коммерческом училище, по старому, по-русски. А когда наступало жаркое и влажное маньчжурское лето горожане устремлялись за реку, в Затон и на остров Крестовый, там располагались дачи и песчаные пляжи, любимые места отдыха русских харбинцев.

Лечение Полины уже продолжавшееся семь лет, пока не давало результатов. Она чувствовала себя совершенно здоровой, но забеременеть никак не могла. Один из врачей посоветовал ей принимать грязевые ванны. Грязь, то есть ил реки Сунгари, обладала лечебными свойствами. Летом купальщики обмазывались им с головы до ног и многие утверждали,

что это сильно помогало в преодолении некоторых недугов. Так или иначе, но в городе бытовало устойчивое мнение, что грязевые ванны из сунгарийского ила помогают от многих болезней, в том числе и от женских. Иван с Полиной в самые жаркие выходные дни доезжали на извозчике до яхт-клуба, нанимали лодочника и переправлялись на остров Крестовый, где купались и загорали. Полина не столько купалась, сколько как и большинство прочих женщин демонстрировала купальный костюм. Здесь она тоже отводила душу. Полноводная Сунгари, ее стремительное течение напоминали ей родной Иртыш. Вот только в отличие от чистой иртышской воды, в Сунгари летом вода несла в себе множество желтоватых частиц всевозможного грунта, лёсса, которые запросто могли забить носоглотку. Потому неопытному пловцу заплывать далеко было опасно. Но Иван пловец был отменный. В детстве он переплывал Иртыш в районе Усть-Бухтармы туда и обратно, в Омске, будучи кадетом, наперегонки ту же, но куда более широкую реку. Полина плавать почти не умела, но показывать этого не хотела, а предпочитала с берега предупреждать мужа, чтобы не заплывал далеко, был осторожнее, а если он все-таки заплывал, потом дома устраивала ему сцены. Там она видела как мужчины, а иной раз и не особо стесняющиеся посторонних женщины обмазывали себя речной грязью, но самой последовать их примеру она и не думала. И вот, когда доктор посоветовал ей сделать то же - а вдруг поможет... Она уже готова была и это сделать, но только не при посторонних. По данной причине летом тридцатогого года они сняли дачу в Затоне, на противоположном от города левом берегу Сунгари.

Еще в 1928 году в Харбине пустили первую трамвайную линию. Именно на трамвае теперь Иван и Полина добирались до Пристани. По ту сторону реки маячили густая зелень островов и дачной полосы Затона. Спускались с высокого берега по лестнице. На берегу группами стояли китайские и русские лодочники. Они зазывали пассажиров еще издали. Но Иван сразу примечает названия, написанные на бортах лодок, выбирает русские. На одной из лодок надпись "Зорька".

– Перевезешь, служивый?- обращается к среднего роста кривоногому мужику в выцвевшей фуражке с синим околышем.

– Отчего ж, вашьбродь, садитесь и супругу вот...
– казак сразу распознает бывшего офицера и старается угодить, чтобы не дай Бог не упустить клиентов - конкуренция на перевозе высока.

Обычно в лодку сажают по пять шесть человек, но лодочников сейчас больше чем пассажиров. Потому казак не ждет больше никого, торопиться перевезти этого по всему не бедного бывшего офицера и его красивую жену в добротных платье и шляпе, в надежде на щедрую оплату за быстрый и комфортный перевоз.

– Ты братец, оренбуржец?- спрашивает Иван, когда лодка уже отплыла достаточно далеко от берега.

– Так точно!- с готовностью отвечает казак, не переставая сноровисто работать веслами.

– Сюда-то как попал, из Забайкалья?

– Нее... я из Кульджи... Как атамана нашего Дутова Александра Ильича красные лазутчики порешили, ну так мы покумекали с одностаничниками, да вот все сюда в Харбин и подалися. Три года добирались, насилу дошли. Потом и здесь бедовали. Я, и вагоны разгружал, и лес валил... А потом вот сюды, на перевоз подалси... Здесь оно получче, на реке-то. А вы вашбродь, где с большевиками воевать изволили?

– У Анненкова... рядом с вами был.

Лодочник чуть не сбился с ритма, услышав это, и со странно изменившемся выражением посмотрел на Ивана, а потом и на Полину, сидевшую на корме и отрешенно любовавшуюся видом города с середины реки. Вид отсюда открывался живописный. Во всю ширь панорама озелененной набережной с громадой красного здания Сунгарийских мельниц, ажурными пролетами железнодорожного моста, красавцем яхт-клубом, похожим на стоящий у причала белоснежный лайнер. Завороженная этой красотой, Полина не прислушивалась к разговору мужа и лодочника, и потому не ощутила смену его настроения и тональности.

– И кем же ты там был, у Анненкова-то?- резко сменил тон и перешел на ты лодочник, недобро сверкнув глазами.

– Полком командовал,- по-прежнему доброжелательно отвечал Иван, тоже не уловив смену настроения собеседника.

– Случаем не атаманским?- в вопросе звучала явная неприязнь

– Да нет... Я ведь с Бухтарминской линии, и полком своим командовал третьеотдельским он Усть-Каменогорским назывался.

– Понятно,- вроде бы как с облегчением произнес лодочник, и вновь заработал веслами, угрюмо глядя в сторону.