Дорога в снегопад
Шрифт:
Но меньше всего в эти минуты Кира думала о генерального штаба капитане Корнилове.
И только когда самолет наконец набрал предельную высоту, Алексей, как будто вспомнив что-то незначительное, что упустил за дорожными хлопотами, сказал Кире:
– Выходи за меня.
Наверное, Гошу больше тянуло к деду Льву Борисовичу – Митиному отцу; он любил его за шумную натуру, за широкий нрав, за какую-то неподдельность старой закваски, но по той причине, что с отцом завязался такой тугой узел, предпочитал жить у бабушки по материнской линии – в той самой квартире, где прошли детство и юность Киры, и ежедневно он проходил через подъезд, не подозревая, что много лет назад его мать стояла здесь в обнимку с тем странным человеком, который приезжал к нему в Варварино.
В школу сына завозил Митя – по дороге на работу, а забирала обычно
Поврежденную оболочку можно было залатать, а можно было разорвать окончательно; можно было спрятать голову в песок, а можно было приблизиться и рассмотреть. Гоше удалось овладеть собой, и он выбрал второе. Но разорвать свою собственную оболочку было еще недостаточно, чтобы установить связь с миром, потому что и сам этот мир представлялся огромной скользкой оболочкой, а надо было за что-то зацепиться.
Гоша быстро понял это и твердо решил, что если следующим вечером встретит еще раз того страшного несчастного человека, то подарит ему шапку. Шапку он приглядел утром перед школой в палатке у метро. Это была обыкновенная вязаная шапка, стоила она недорого – всего триста рублей, и у Гоши они имелись.
С замирающим сердцем, со страхом, подкашивающимися ногами вышел он в половине седьмого из вестибюля, теребя в руках шапку. Снег на этот раз не шел, но все равно было зябко, пассажиры, выскакивавшие в промозглый воздух, торопливо рассыпались кто куда, навстречу новому теплу, но вот человека, которому нес шапку Гоша, не было. На всякий случай он дважды обошел станцию, но человека не было.
Он долго еще носил с собой эту шапку, до самой весны, до тех пор, пока на деревьях не набухли почки. Это была его маленькая, но самая важная, самая первая победа над собой и над своим страхом. Он признался себе, что мир жесток, и стал доискиваться причин этого.
В седьмом классе еще не изучали историю России ХХ века, но Гоша не ленился забегать вперед. Главный вопрос, который его занимал, был такой: отчего во все эпохи общество стремилось к справедливости, за которую вело кровопролитные войны, а результат оказался таким, как в Советском Союзе. В Советском Союзе Гоша не жил, он даже в нем уже не родился, но разговоры с бабушкой, решительной сторонницей советской системы, не проходили даром. Бабушка в представлении Гоши была честнейший и добрейший человек из всех тех, с которыми сводила его пятнадцатилетняя судьба, и он ставил здесь знак тождества: если бабушка была хороша, то не могли являться дурными те взгляды, которые она защищала. Но от других людей, которым он доверял куда меньше бабушки, он слышал много плохого про советский строй. Он знал, что жить в те годы было голодно и страшно; но если сейчас и не было голодно, да и то лично ему, то страшно было точно, просто не было возможности сравнить уровень и качества одного страха с другим.
Потом своим детским умом он постиг еще один обман, который как-то не замечали или не желали замечать все взрослые, ученые люди. А именно, что семьдесят лет советской власти делились на периоды, и советская власть при Сталине представляла собой совсем не то, что на своем излете, но почему-то все чистое и светлое, нужное и полезное, что удалось тогда создать, противники ее мазали исключительно
Как-то на уроке он прямо спросил учителя, неужели все революции имеют целью только единственно перераспределение благ, то есть отъем богатств у богатых в пользу бедных, а именно под таким углом зрения заставляли смотреть на побудительные причины революций новые школьные веяния. Неужели, недоумевал Гоша, никто из революционеров не думал об улучшении, совершенствовании самого человека?
Учитель попался без фантазии. Он неплохо знал свой предмет с его фактической стороны, но считал ненужным вносить в историю моральные начала и, главным образом, считал так потому, что сам их не имел. К тому же взгляды, к которым тяготел Гоша, в этой школе не поощрялись. Учитель вызвал в школу Митю, но пришла туда, конечно, Кира. Кира долго не могла взять в толк, от чего именно желает предостеречь ее бдительный и сервильный педагог, поняла только одно: сын читает в Интернете всякую опасную литературу. Но когда училась она, эта литература не просто не считалась опасной, а считалась самой душеспасительной и полезной. К тому же еще с советских времен было хорошо известно: написано может быть все что угодно, написанное – одно, а жизнь – совсем другое. Можно сказать, что с этого момента она и упустила сына. Отныне на все свои вопросы он искал ответы на соответствующих форумах и «ВКонтакте», где очень скоро отыскал таких же страждущих по человечеству.
Несколько раз они встречались в реале. Все – и парни, и девочки – были довольно обычные ребята «без заморочек»: ни эмо, ни готы, ни панки. Большей частью все они были студентами, и Гоша среди них был едва ли не самым младшим. Как могли, они искали ответы на те же самые вопросы, которые занимали Гошу. Хотя Мюррей Букчин и видел в разного рода отношениях иерархии главное зло человеческого общества, его последователи не избежали этого вседовлеющего закона мироустройства, вскрытого их учителем. Авторитетом среди них пользовался некто Андрей Силантьев, студент-первокурсник исторического факультета педагогического университета. Происходил он из железнодорожной семьи – его отец был начальником ремонтно-ревизионного участка Московской дистанции электроснабжения, то есть в каком-то смысле это была железнодорожная интеллигенция.
Андрей, пожалуй, был самым последовательным сторонником взглядов Мюррея.
Многим людям в наше время кажется, вполне справедливо говорил он, что рыночное общество, основанное на торговле и соревновании, существовало всегда, но вполне очевидно, что история знает и вовсе дорыночные общества, основанные на безвозмездном сотрудничестве, и что государство только одна из форм, которую принимало общество в процессе своего существования. Если раньше в обществе культивировалась вера в добродетельность сотрудничества и заботы о ближнем, то в современном обществе добродетелью является соревнование и эгоизм, и потому-то и не поощряются ассоциации любого рода, кроме созданных ради наживы и безумного потребления. Раз возникнув, миф об опасности подчинения человека природе вызвал угнетение человека человеком. Здесь лежат собственно причины иерархии. Они становятся вполне понятны, если отыскивать их корни в каждодневной жизни: в семье, в воспитании молодежи, в делении общества на возрастные группы, в ожиданиях, возлагаемых на индивидуальность, – другими словами, в повседневности гражданского или домашнего миров и в большинстве личных аспектов культуры и общинных церемоний. И иерархия не исчезнет, пока люди радикально не изменят эти основы повседневной жизни, а не только экономически уничтожат классовое общество.
Были времена, называемые «золотым веком», когда у каждого было право на средства поддержания жизни вне зависимости от его материального вклада. Право на жизнь было неоспоримым, и понятия типа неравенства не имели смысла, так как все неравенства, наступившие вследствие болезни или старости, компенсировались людским коллективом. Через этот биологический факт кровного родства природа проникала в основные институты раннего общества. Но постепенно родственные связи были истончены под влиянием небиологических институтов, таких, как государство и диктуемое им экономическое устройство. Истории известны и другие попытки устроить рациональное общежитие, которые были явно жизнеспособными, но привилегированные и жадные до власти люди их сокрушили.