Дорога в снегопад
Шрифт:
Длинноухий серенький ослик, ныряя при каждом шаге большой головой, протащил мимо тележку, наполненную раздутыми оранжевыми и зелеными тыквами.
– Смотри ты, – сказала вдруг Кира, – мы ведь в школе учили, что самые высокие вершины на Памире – это пик Победы и пик Коммунизма. Оказывается, нет.
– Ну да, – улыбнулся Алексей. – Это же были наши, ну, условно наши – таджикские вершины. А это как бы чужие. Поэтому на них старались не обращать внимания.
Напротив харчевни была гостиница, невысокая, только что построенная; то и дело возле нее останавливались легковые машины, и оттуда, оживленно беседуя между собой, вываливались бодрые китайские командировочные. Их деловые костюмы, еще больше чем само это бетонно-стеклянное здание, не вязались с видом азиатской трущобы, на глазах обретающей какую-то осмысленную жизнь.
– Я ведь как думал, – сказал Алексей, – ну, об истории.
Он часто возвращался мыслями к тем двум годам в самом конце восьмидесятых, когда такие же мальчишки, как и он, чумазые, с прокопченными грязью руками в клубах отработанной соляры метались по всему Закавказью, по развороченной треками земле – самой мягкой, податливой, душистой, какую ему только приходилось знать. Людей не хватало, недокомплект в ротах составлял сорок процентов, и причину такого положения дел объяснить толком никто не мог; гранаты, хурма, виноградные лозы, как обгоревшие кабели; и белые «ИЛы, как какие-то птицы из русских сказок, неустанно бороздившие лазоревые поля небес, словно сшивали своими суровыми инверсионными хвостами расползающийся кафтан империи. И сами командиры, руководившие этими авральными работами, были не намного старше своих подчиненных, а теперь, в том возрасте, в котором сейчас пребывал Алексей, они и в самом деле казались ему мальчишками.
Алексей не знал, какие именно картины предстоит ему увидеть перед смертью согласно упрямому поверью живых, но допускал, что картины тех лет будут одними из самых ярких. Если жизнь человека уместно монтировать в этакую пленку жизни, то легко предположить и кульминацию, самый важный кадр, явивший бы собой точку приложения всех его сил в данном месте и времени, и таким напряжением всех его сил Алексей, несмотря на его серьезные достижения в последующей жизни, внутренне признавал 1989 год. Более того, часто ему казалось, что это не прошлое живет в нем, а наоборот, он живет в прошлом, что и жил-то он по-настоящему, как подобает человеку, только тогда, а вся последующая признанная, а в последнем отрезке даже и благополучная, да и вполне достойная жизнь была как бы необязательной. И чем больше он думал об этом, тем меньше такая мысль казалась ему странной.
Рассуждения Славы Деулина, с которыми тот познакомил своих одноклассников на поминках по Толику, Алексею запомнились лучше, чем прочим, и, поразмыслив, он пришел к выводу, что схожие мысли всегда смутно бродили в его сознании, просто не облеклись в столь образную и конкретную форму, как это произошло у Славы. Ничего удивительного в этом не было – ведь Слава был историком, и сам род его занятий как бы вменял ему в обязанность осмысливать проистекающие на его глазах общественные процессы в ясных и доступных категориях. Сам же Алексей понимал историю как самопознание человечества, где каждое поколение показывает, на что способен человек как в дурном, так и в хорошем, и этот коллективный опыт, призванный отделить зерна от плевел, верил Алексей, и есть один из факторов эволюции, целью которой является умножение, а отнюдь не умаление. И коль скоро человек принимает в эволюции участие, равное с другими видами живой природы, ему суждено, сохранив в себе лучшие свои черты, перестать быть человеком, а сделаться чем-то иным.
Алексей родился в августе, но, кроме дня рождения матери и дня смерти бабушки Евдокии Ивановны, был в году еще один день, который для него уже восемнадцать лет означал что-то похожее и до которого сейчас оставалось совсем немного времени.
В ночь на 18 октября 1989 года подразделения 217-го парашютно-десантного полка, выполнив задачи по поддержанию мира в Азербайджане, вылетали из Баку в Болград, к месту постоянной дисклокации дивизии. Первым с аэродрома «Насосный» ушел метеоразведчик, благополучно взлетела первая десятка. Головным «Ил-76» второй десятки, на борту которого находились два взвода 8-й роты, управлял командир Арцизского полка транпортной авиации. Правый двигатель задымился, когда самолет не успел набрать высоту. Экипаж решил
Это была последняя командировка их 8-й роты, куда Алексей уже не попал. Двадцать первого октября выходил его срок службы, и на ноябрьские праздники он должен был уже ехать домой. После Еревана он вместе с некоторыми другими сержантами полка готовил в дивизионном карантине пополнение, с конца сентября прибывавшее по осеннему призыву.
В «полчок», как в просторечии называли полк, страшные вести пришли спустя несколько часов. Алексей вернулся туда к похоронам. Солдаты и сержанты третьего взвода 8-й роты, которые по счастливой случайности летели другим бортом, с испуганными лицами бродили по пустому осеннему полку, поглядывая на приспущенные флаги с траурными лентами. Погода стояла теплая, тишайшая, и на зимнюю форму одежды еще не переходили. Над забором в болградских садах желтела на голых ветках бугристая айва. Было дико видеть пустое расположение, где на кроватях уже лежали парадные мундиры погибших, на табуретах – их личные вещи, и большинство этих предметов Алексею были знакомы.
На третий день со всего Союза стали приезжать родственники. Командир полка полковник Калабухов встречал их у КПП с суровым окаменевшим лицом. Матери рыдали в строевой части, не на людях. Тогда еще стеснялись своих слез. Алексей боялся даже проходить мимо этой саманной одноэтажной конторы с выбеленными синькой стенами. Некоторые, словно не веря в случившееся, навезли с собой разной снеди. И он, Алексей, давясь, ел пирожки с вишней, и по зловещей какой-то иронии это было то немногое, что мог он сделать для своих сослуживцев.
Ветер гнал каспийскую волну от берега, достать тела сразу не получилось. Поэтому среди акаций в сквере перед штабом дивизии хоронили общий гроб с выловленной амуницией и урны с фамилиями, в которых смешали землю с каспийского побережья, болградскую и ту, которую привезли из своих мест родители погибших десантников.
Во время поминок, устроенных в полковой столовой, отцы двоих погибших ребят пообещали отдать в роту своих младших сыновей, которые вот-вот должны были достигнуть призывного возраста. 8-я рота была полностью укомплектована уже к концу ноября, но еще 3-го числа, когда полк был построен для прощания с демобилизующимися, остатки роты напоминали обрубок, и Алексей, продвигаясь вдоль строя и по традиции пожимая руки остающимся, видел, что многие взирали на него со священным ужасом – как на дважды рожденного. «Не забывай, Алексей», – сказал ему заместитель командира полка подполковник Продченко, и это было впервые за полтора года, когда старший офицер обратился к нему по имени. «Никак нет», – твердо, угрюмо ответил Алексей, тоже опустив обязательное «товарищ полковник».
От болградской станции Табаки до Одессы ехали несколько часов в плацкартных вагонах, и разговоры крутились вокруг злополучной 8-й роты. В эту отправку из роты попал один Алексей, а вообще их первый взвод некоторое время состоял только из него да Коли Фадеева – механика-водителя первого года службы, оставленного командиром роты отбывать автопарковую повинность.
Алексей лежал на верхней полке и тупо смотрел в холмистую бессарабскую степь, на вырубленные виноградники. Среди его вещей была цветная восточногерманская пленка «Orwo», за полгода до этого присланная мамой Татьяной Владимировной, – полностью отснятая, но еще непроявленная, и блокнот с адресами тех, кому уже не суждено было полюбоваться на свои изображения. Цветная пленка считалась редкостью, и рота здесь уповала на Алексея. Позднее он напечатал фотографии и разослал их по этим адресам. Ответов пришло сорок восемь. Стопка тех писем по сей день хранилась у него в ящике письменного стола в московской квартире. Сорок девятым стал конверт с пометкой «в/ч 89592», где оказалась так необходимая для поступления в университет характеристика, о которой в тех трагических обстоятельствах совестно было и заикнуться. Уже из кузова «ГАЗ-66», увозившего дембелей из полка на станцию, Алексей наудачу протянул капитану Круглову из строевой части оторванную крышку от пачки сигарет «Ляна», написав на ней свой адрес. Характеристика пришла только в марте, когда Алексей уже похоронил надежду, и, обнаружив в почтовом ящике этот догнавший его конверт, почувствовал, как слезы благодарности навернулись у него на глаза…