Дорога войны
Шрифт:
Жрецы, когда заметили состояние Роксолана, тут же погасили костры водой из кувшинов. Подхватив Лобанова, они перенесли его на алтарь и крепко обвязали кожаными ремнями.
«Вечно мне со жрецами не везет…» – подумал Роксолан.
Дым выветрился, и служители Замолксиса откинули белые пелены. Их рты и носы были обмотаны мокрой тканью, так что лишь одни глаза блестели под потными лбами – они горели и казались слегка безумными. Сергий многое хотел им сказать, но, увы, ничего не мог вымолвить. Правда, и страха не было, равно как не было ярости или отчаяния. Тайное зелье парализовало тело, сковав и душу непонятным оцепенением. Роксолану стало все равно.
Жрецы перемолвились парой слов – и вытащили блестящие дакийские мечи махайры, которые римляне прозывали фалькатами. Махайры были согнуты на манер клюшек, с заточкой по внутренней стороне. Всё? Кина не будет?
А тут и давешний старикан появился, принес белую чашу, полную густого настоя. Остро запахло травой и чем-то кислым.
– Пей, – холодно сказал священнослужитель. Одной рукою он приподнял голову Сергия, другой поднес чашу к губам. «Яд, наверное…» – мелькнуло у Роксолана.
Страшный грохот и треск взорвал зловещую тишину андреона – это рухнула одна из створок. В облаке пыли в святилище ворвался разъяренный Гефестай с махайрой в руке, и жрец с чашей отпрянул, расплескивая яд, выкрикнул команду, злобно кривя лицо. Жрецы бросились на Ярнаева сына, взмахивая мечами, но сбоку проскользнул Эдик. Правого жреца Чанба зарубил мимоходом, всаживая в бок загнутое лезвие и разрывая плоть. Второй продержался минутой дольше, но и он пал, потеряв полчерепа от руки кушана. Гефестай обернулся к жрецу. Тот попятился, пока не уперся в стену. Крепко держа чашу с ядом, он заговорил – властно и требовательно. Но сын Ярная не больно-то его слушал. Он подскочил к слуге Замолксиса и приставил махайру к его тощей шее.
– Пей, паскуда! – процедил Гефестай. – Ну?!
Лезвие меча дернулось, по шее духовной особы потекла кровь. Глаза у жреца округлились, дряблая кожа щек стала изжелта-бледной. Он медленно поднял чашу. Ее краешек мелко застучал о зубы. Старик хлебнул отравы, сделал еще глоток, еще. Чаша выпала из его рук, лицо обессмыслилось, ядовито-зеленая пена потекла с губ. Заклекотав, жрец сполз по стене, пропадая из поля зрения Сергия.
– Ты жив?! – подскочил Эдик.
Ответить Роксолан не смог, но губы его шевельнулись, словно обещая – скоро дурман перестанет властвовать над его телом и отпустит душу.
Гефестай поддел махайрой ремни, перерезал их и подхватил командира на руки. Лобанову это не понравилось, но кто его спрашивал? Да и как бы он ответил?
Вытащив Роксолана на свежий воздух, Гефестай уложил его на густую траву, побуревшую по осени.
– Полежи немного, – сказал он заботливо, – сейчас всё пройдет…
– Не шляться толпой! – передразнил гастат-кентуриона Эдик. – Где б ты был сейчас без одного из толпы, – он постучал себя в грудь, – вот этого благородного и скромного героя!
– Зря вы сюда ходили, – покачал головою Гефестай. – Жрецы не любят римлян. Они приносят их в жертву. Плавали – знаем! А вы одеты как даки, а говорите на латыни. – и не удержался, сказал с довольством: – Нет, а здорово я тому врезал! Всадил по самые потроха!
– Так на твоем месте поступил бы каждый, – выдал Чанба реплику скромного героя.
Сергий промычал, пробуя перейти ко второй сигнальной системе, но речь пока не давалась ему – язык мешал, лежал во рту, как не проглоченная котлета.
На свежем воздухе Роксолан быстро очухался.
– Гефестай, – старательно выговорил он, – спасибо.
– Да ладно… – ухмыльнулся кушан. – Я вас с Эдиком по другому делу искал.
– Нашли чего? – мигом оживился Лобанов.
– В общем, я за комментатором следил, за Местрием Флором.
– И?
– Флор свернул на улицу Горшечников, там еще рощица такая есть, грабовая. Так он пооглядывался и на большом камне начертил косой крест!
– Ага!
– Да! – воодушевился Гефестай. – А потом еще сверху прикрыл, другим камнем!
– Так-так-так… – задумался Сергий, соображая. – Неужто попалась рыбка? Пошли, покажешь!
Миновав несколько кварталов, сын Ярная вывел командира к грабовой рощице – так, чтобы избежать внимания чужих глаз.
– Вот этот камень, – негромко сказал Гефестай и удивился: – А кто верхний снял?
В этот момент зашевелилась большая куча опавшей листвы, являя миру Искандера. Эллин сиял.
– Разрешите доложить, – сказал он. – В мое дежурство сюда заглянул один молодчик. Поднял камень, увидел крест и весьма обрадовался!
– Проследил за ним?
– А то! Он тут недалеко живет, снимает квартиру в инсуле напротив, на третьем этаже. Мне отсюда видно.
– Так ты что, – нахмурился Сергий, – за эксептором своим не следишь уже?
– А он спать залег!
– Ага. Ну ладно. И что тебе отсюда видно было?
– Молодой в доме. Окно открыл, на подоконник выставил горшок с геранью.
– Это у них знак такой, – умудренно сказал Эдик.
– Наверное, – согласился Лобанов. – Так, Эдик, готовься. Ты у нас скалолаз вроде? По сигналу лезешь наверх – смотреть и слушать.
– Бу-сде!
Потянулось тягучее время ожидания. Преторианцы заняли свои места и терпеливо сносили муку неподвижности.
Стемнело уже, когда Искандер, прятавшийся вместе с Лобановым, прошептал:
– Идет!
– Кто?
– Комментатор! Только он в тоге. Я его по походке узнал!
С другой стороны улицы дважды шевельнулась ветка дерева – сигнал, поданный Гефестаем.
Местрий Флор подошел к подъезду новенькой инсулы, оглянулся и прошмыгнул в калитку.
Сергий приглушенно свистнул. Из густой тени портика, примыкающего к инсуле, выступил Чанба. Роксолан жестом показал – полезай!
Эдик кивнул, примерился и легко, словно играючи, взобрался по тонкой колонне на плоскую крышу портика. Оттуда, цепляясь за выступы кирпичей, дотягиваясь до широких карнизов, упираясь в пилястры, Чанба добрался до балкона третьего этажа. Большой черной кошкой перемахнув перила, он исчез из поля зрения. Но ненадолго. Очень скоро Эдуардус воздвигся во весь рост и полез вниз.
Мягко спрыгнув с портика, он пересек улицу и доложил Сергию, кривя губы и морща лицо:
– Ну их, они там трахаются!