Дорога войны
Шрифт:
– Дельно! – оценил он. – Так и сделаем. Займись слежкой сегодня же, завтра утром доложишь.
Лобанов стукнул себя по гулкой груди, четко развернулся и покинул резиденцию презида.
Четверо подозреваемых до позднего вечера не покидали принципарий, а вот трое «объектов наблюдения» удалились в каструм столичного гарнизона. За ними-то и присматривали преторианцы. Сергий действовал в паре с Эдиком – побоялся оставлять Чанбу с Гефестаем. Задурит только голову кушану.
Выпало Лобанову следить за корникулярием Антистием Лабеоном.
Часа два они с Эдиком скучали, дожидаясь, когда же Лабеон выйдет из каструма, а когда тот появился в воротах лагеря, обрадовались даже.
– Наконец-то, – буркнул Чанба, – хоть пройтись можно.
– Выдвигаемся, – скомандовал Сергий. – Ты идешь за ним шагах в двадцати, я – по другую сторону улицы.
Антистий вышагивал впереди, вертя головой в шлеме, отмеченном рогом-корникулом, знаком отличия доверенного секретаря, и тихонько напевал немудреную мелодийку.
Навстречу ему шел огромный мужчина в форме кентуриона – гребень на шлеме стоял поперек, на мускулистых ногах сверкали поножи, в руке он сжимал витис, стек из виноградной лозы, который можно было использовать и как указку, и как дубинку.
– Антистий! – взревел кентурион. – Куда тащишься, рогач?
– Задницу твою искал, – отвечал ему корникулярий в изысканных выражениях, – чтобы вставить в нее витис!
Кентурион гулко захохотал. Они поболтали и отправились далее вместе.
– Стоять! – заорал вдруг кто-то дурным голосом. Откуда ни возьмись появились трое легионеров и преградили дорогу Сергию. Видать, ребятки хлебнули вина в достатке – и их потянуло на драку.
– Ты – грязный варвар! – с удовольствием сказал легионер с белым гребнем на шлеме, тыча Лобанову в грудь корявым пальцем.
– Да, – мягко ответил Сергий, – я варвар. Дай пройти.
– Стоять, я сказал.
Роксолан глянул на удалявшуюся спину объекта наблюдения и отчаянно гримасничавшего Эдика. Легионер потыкал в Сергия пальцем и добавил:
– А еще ты вонючка дакийская!
Двое его собутыльников радостно заржали.
– Ты на себя сначала посмотри, – проговорил Лобанов. – Полный панцирь дерьма, а туда же.
Он ударил легионера по горлу костяшками пальцев правой руки, врезал левой под нос – слезы и кровь брызнули одновременно – и основанием правой ладони двинул в подбородок, отшвыривая служивого на приятеля. Упали оба. Третьему Сергий выкрутил руку и уложил рядом с товарищами.
– Серый! – донесся отчаянный крик Эдика.
– Бегу!
Они побежали, завернули за угол, где скрылись корникулярий с кентурионом, но улица, тянувшаяся перед ними, была пуста. Только раб с метлой бродил по тротуару, делая вид, что наводит чистоту и порядок.
– Упустили! – процедил Роксолан. Подбежав к метельщику, он спросил:
– Тут корникулярий с кентурионом не проходили? Бородатый раб мрачно поглядел на него и буркнул:
– Ну проходили…
– Куда?
Метельщик показал на широкий проулок, ведущий к роще.
– Туда, к храму Замолксиса… – пробурчал он – и отвернулся, снова принимаясь ширкать метлой.
– За мной! – бросил Сергий, бросаясь в проулок.
Сармизегетуза уже ничем особенным не отличалась от провинциальных городков империи – те же мощеные улицы, те же дома. И, что интересно, по этим улицам ходили в основном даки, но понять, из рода патакензиев они или из рода альбакензиев, было трудно – лица бритые, волосы коротко острижены на римский манер. Да и одевались даки в туники и тоги. Правда, осень вносила свои коррективы – почти все были в укороченных штанах. Но привычка ходить голоногими очень быстро пропадала и у чистокровных римлян – зимой в Дакии холодно. Морозов сильных практически не бывает, но снегу навалит по колено, а то и по пояс. Поэтому легионеры первыми освоили туземные моды – кому охота мерзнуть!
Храм Замолксиса прятался посреди священной рощи, а роща произрастала за высокой колючей изгородью. Храм был круглый, с полсотни шагов в поперечнике. Внешний круг выложили из каменных блоков, а внутрь храма вели широкие ворота из дубовых плах, обитых бронзовыми листами с золотыми и серебряными накладками, изображавшими луну, солнце, звезды, всяческих тварей.
Замолксис был самым обычным даком. Он жил лет за пятьсот до описываемых событий, много путешествовал, говорят, и в Индии побывал, и у пифагорейцев мудрости нахватался. Проповедовал в Дакии, убеждая в своей близости к кабирам-небожителям, но, видать, не больно-то его слушали. И тогда Замолксис спустился в андреон, подземное святилище, и спрятался там на четыре года. Все сочли его умершим, а Замолксис возьми да и выйди! Дескать, воскрес я, чего и вам желаю! Тут уж даки не остались равнодушными – к бессмертию все охоту имеют. Так и превратился Замолксис в божество.
Преторианцы прошагали по тропинке, обложенной глыбками гранита. Остановившись у входа в храм, осененного орешником, деревом, наделенным мудростью (по крайней мере, так считали даки), Сергий велел Эдику:
– Побудь здесь. Нечего толпою шляться по культовому зданию.
– Слушаюсь, босс!
Лобанов отворил толстую дверь храма и перешагнул порог. Налево и направо уходил кольцевой коридор, освещенный двумя цепочками факелов. И открывался средний концентрический круг – из десятков деревянных колонн высотой в восемь локтей. Откуда-то донеслось гнусавое пение, а потом из полутьмы, подсвеченной факелами, вышел жрец – весь в белом и длинном, со здоровенной золотой пекторалью на всю грудь, в золотом обруче на седых волосах. Жрец важно ступал, опираясь на посох с вырезанным на верхушке скачущим кабиром.
Лобанов подошел к жрецу и коротко спросил:
– Корникулярий? – и рукою изобразил рог. Священник замаслился елейною улыбкой.
– Куларий, куларий! – закивал он и вытянул руку, приглашая дорогого гостя.
Жрец провел Сергия за колонны, и тот попал во внутренний круг – выпуклая каменная стена замыкала в себе андреон, куда вели крепкие двери. Слуга бога поднял посох и стукнул в створку три раза, потом еще дважды. Опустил посох и стал ждать. Вскоре за дверью загремели барабаны, и жрец толкнул дверь. Та открылась, выпуская клубы дыма. Служитель Замолксиса поклонился и вытянул руку – добро пожаловать!
Лобанов вошел. В андреоне было достаточно светло – солнце проникало через крышу, собранную из резных балок. У стены торчали древние статуи, изображающие улыбчивых юношей, – явно эллинская работа, – а посередине возвышался массивный каменный алтарь. Четыре костра горели вокруг него, несколько жрецов, закутанных в саваны, кружили вокруг костров, напоминая привидения, пели и раздували огонь веерами. Дым был везде, густой и маслянистый. Глаз он не ел, но голова кружилась, по жилам разливались слабость и истома. «Что в тех кострах сгорает? – подумал Сергий, падая на колени. – Дурман какой-то…» Грязный пол понесся ему навстречу, и Лобанов чудом извернулся, упав не лицом, а на левое плечо. Весь ужас был в том, что он продолжал всё видеть, слышать, понимать, хотя и с трудом, однако ни одна мышца более не повиновалась ему. Язык был как чужой, и даже глаза не ворочались в глазницах – смотрели туда, куда была повернута голова.