Дорога войны
Шрифт:
– Я шел следом от самого форума, сын, – проскрипел сенатор. – Кто это с тобой?
– Это не они со мной, – сдержанно ответил Гай, – а я у них. Это те самые преторианцы, отец. Знакомься: Сергий Корнелий Роксолан, кентурион-гастат претории!
Сергий отвесил четкий поклон и пригласил растерянного сенатора разделить с ними трапезу.
– Присоединяйтесь, сиятельный, – прогудел Гефестай добродушно, – тут на всех хватит!
Сенатор поджал губы.
– Так ты не выполнил моего задания? – надменно спросил он. – Почему?
– Странный вопрос, – пожал плечами Гай, сдерживаясь. – Потому, что не
У сенатора на лбу вздулись вены.
– Ты хоть понимаешь, что наделал? – еле выговорил он. – Мы разорены! У меня больше нет ни дома на Палатине, ни виллы в Байях! Я всё продал, чтобы расплатиться с долгами!
– Расплатился? – спросил сын с оттенком отчужденности.
– Да! – рявкнул отец.
– Тогда чего тебе еще не хватает?! – перешел Гай Антоний в атаку. – Ты же сенатор! Казна выплачивает тебе по шестьсот тысяч сестерциев в год! Тебе этого мало?
– Речь не обо мне! – взревел Элий Антоний. – Я свое отжил! А тебе скоро придет пора занять мое место в сенате! И на какие шиши ты собираешься жить? За что покупать чернь? Чем оплачивать достойные твоего звания обеды?!
– Отец! – сказал Гай проникновенно. – Да не хочу я мрамор протирать в курии, выслушивая сплетни и вздорные речи лощеных старцев в тогах с широкой каймой! Не хочу! Мне не нужно это, понимаешь? Это не мое, это скучно и мелко! Была бы хоть польза от того сената, так ведь нет ее! Или ты не знаешь, кто ныне правит? Принцепс Адриан, здоровья ему и долгих лет! А сенаторы – это так… дань традициям!
Сенатор несколько минут молчал, как будто его Юпитер молнией поразил.
– Собирайся! – резко сказал он. – Мы уезжаем!
– Куда? – спокойно поинтересовался Гай.
– В Рим! – рявкнул отец.
– Нет, – покачал головой сын, – никуда я с тобой не поеду.
– Что-о?! Мальчишка!
Сергию даже жалко стало старика – тот действительно не понимал, как такое может быть, чтобы сын сенатора сам, по доброй воле, отказывался от места в жизни, уготованного лучшим из лучших.
– Отец, – серьезно сказал Гай, – я знаю твое право. В твоей воле убить меня, но не забывай – ты не в Риме, ты в Дакии. Чуешь, чем здесь воздух пахнет? Свободой! Я прошел всю степь, отец, не позволив убить себя диким варварам, а уж тебе и подавно не позволю. Пойми, я стал другим. Я многое понял, многое увидел по-новому. Я встретил девушку, которую полюбил. И я не хочу кичиться патрицианством. Ну, то есть я горжусь тем, что я патриций, но всего в жизни буду добиваться сам! Я построю дом и введу в него… нет, лучше внесу на руках свою жену. Я куплю стадо и буду разводить коров. Скажешь, это позор для патриция? А мне нравится!
Сенатор растерялся.
– Не понимаю, – затряс он головой, – не понимаю! Чего ты хочешь, объясни!
Гай улыбнулся:
– Я хочу выходить по утрам, глядеть на горы – и знать, что ничего не может случиться слишком уж плохого, пока есть на свете такая красота. Я рассчитываю прожить свою жизнь именно здесь, где я могу слышать, как бежит вода, и видеть, как листья осин становятся золотыми осенью и снова зеленеют весной. Я хочу, проснувшись утром, видеть, как мой собственный скот пасется на лугу,
Сенатор медленно присел на ложе и сгорбился.
– Не печальтесь так, сиятельный, – негромко проговорил Сергий, – просто ваш сын вырос и принял свое решение. Или вы думаете, что он теперь бросится головой в навоз? Отнюдь нет! Дакии нужны энергичные умные люди, магистратов тут нехватка. И не томных хлыщей из Рима, а своих, проверенных людей! Вот увидите – пройдет не так много времени, и Гаю самому захочется попробовать себя в политике. И он придет в сенат. Но не папенькиным сынком, а знающим себе цену, уверенным человеком с закаленной душой и твердым сердцем!
– Как говорит мой дед Могамчери, – серьезно сказал Эдик, – когда гниение и разврат приходят во грады человека, его все еще ждут пустыни и горы.
Сенатор скорбно усмехнулся, вздохнул и сказал:
– Налейте мне вина, что ли…
Гефестай щедро ливанул фалерна, спросив деловито:
– Подскифить или развести?
– Вода мне не поможет, – отмахнулся сенатор и поднял кубок: – На здоровье тебе, сын. – Выпив до дна, он промокнул губы салфеткой и философски добавил: – Что ж.…«Брак в июне хорош для мужчин и счастлив для женщин!» А дом я тебе куплю сам, в Сармизегетузе они дешевы…
Еще не начался день, когда в двери дома жениха застучали пучки прутьев – это пришел фламин, главный жрец местного храма Юпитера Феретрия.
– Первый час дня – лучший для обручения, – объявил он.
– А я думал, – зашептал Эдик, – Гай просто так сказал.
– О святом, – сурово поправил его Искандер, – здесь просто так не говорят.
Чанба забурчал что-то о занудстве некоторых присутствующих.
А присутствовали многие – весь перистиль был забит народом. Соседи, бывшие сослуживцы Гая, знатные горожане. В толпе гостей Сергий заметил и Верзона с Тиберием Клавдием.
Веселый гомон собравшихся стих – Гай Антоний достал гладкое железное кольцо и надел его невесте на безымянный палец левой руки – считалось, что особый нерв соединяет его с сердцем.
Общий вздох озвучил обручение.
Фламин прошествовал в сакрариум, и уж туда попали лишь избранные – жених с невестой, свидетели, отец жениха.
Гай и Сасса, прехорошенькая худенькая девушка с букетом белых лилий, уселись в биселлу, покрытую шкурой овцы, принесенной в жертву.
Гета, тощий жилистый парень, стоящий рядом с Сергием, гулко вздохнул.
– Жена да будет приобщена к имуществу мужа и к его святыням, – произнес жрец.
Белая овца, предназначенная Юноне, супруге Юпитера, покровительнице брака и защитнице женщин, не упиралась, когда ее вели к алтарю, и фламин расслабился. Если бы жертву пришлось тащить силой, это бы означало, что боги не принимают ее. Но нет, всё шло гладко. Корова, посвященная Юпитеру, мычала, но тоже не сопротивлялась.
Помощник фламина – мальчик в белой одежде – поставил на стол дорогой ларец для фимиама и сосуд для вина, достал длинный жреческий нож с круглой рукоятью и протянул его, восклицая: