Дорога
Шрифт:
– Папочка, вы пропустили прививку в четыре с половиной месяца, – строго сказала педиатр, листая медицинскую карту. – Это не дело. Вы должны были прийти с двадцать пятого по тридцатое июля. Почему не пришли?
Родислав не знал, что ответить. Он ушел от Лизы двадцать четвертого, и почему она не приносила Дениса на прививку, он понятия не имел. Наверное, была так расстроена, что обо всем забыла. А может быть, окунулась в пьяное веселье, чтобы залить горе.
– Не знаю, – пробормотал он, – я был в командировке, меня в Москве не было.
Медсестра набрала в пипетку раствор и сунула малышу в рот. Родислав вышел с Денисом на руках в коридор. Перепуганный процедурой и незнакомыми людьми, мальчик расплакался и срыгнул, испачкав отцу пиджак на плече. Родислав брезгливо поморщился и даже не подумал о том, что ребенок срыгнул вакцину и надо бы вернуться и повторить прививку, он быстрым шагом направлялся к выходу,
Вечером он рассказывал об этом Любе и заново переживал и свое отвращение к Лизиному жилью, и негодование в адрес нерадивой матери, и жалость к маленькому, никому не нужному комочку плоти, который был его родным сыном. Дениска – его плоть и кровь, его семя, и это слабое, беззащитное существо живет без материнской любви и заботы. К Даше ничего подобного Родислав не испытывал, дочь была для него капризным, злобным ребенком, от которого не приходится ждать никаких положительных эмоций. Но Денис, с какой-то недетской тревогой глядящий на каждого, кто подходит к его кроватке, и с благодарной улыбкой принимающий любые знаки внимания, вызвал в Родиславе ранее незнакомое щемящее чувство, от которого щипало в глазах. Ах, если бы можно было забрать мальчика у Лизы и растить его вместе с Любой! Но это невозможно, потому что невозможно объяснить появление Дениса никому – ни Николаю Дмитриевичу, ни Кларе Степановне, ни детям, ни друзьям. Невозможно признаться в том, что много лет жил двойной жизнью, в результате которой появились на свет двое детишек. Невозможно признаться в том, что идеальный брак, которым так гордятся мать Родислава и его тесть и которым искренне восхищаются друзья, знакомые и сослуживцы – все те, кто бывает в доме Романовых, что этот брак – не более чем фикция, иллюзия, обман, а они с Любой – лжецы и лицемеры. Нет, это решительно невозможно.
Всю ночь Родиславу снились глазки маленького сына, какими они были в тот момент, когда отец после поликлиники снова укладывал его в кроватку. В них была печаль и, как показалось Родиславу, безмолвный призыв: «Не бросай меня. Не уходи». Он просыпался, испытывая ненависть к самому себе, и вспоминал Лизу, пьяную, растрепанную, неряшливую. Как он мог умирать от любви к ней? Сейчас ему казалось, что все это произошло не с ним.
Рядом спала Люба, и Родислав испытал давно забытое желание обнять ее и прижать к себе, как он делал это много лет назад. Искушение было велико, его даже в жар бросило, он уже потянулся было к жене, но остановился. Нельзя. У них договор, будь он трижды проклят. Любе будет неприятно, если он предпримет попытку близости после того, как семь лет спал с другой женщиной, буквально теряя человеческий облик от ненасытного желания. Сейчас, после всего случившегося, предложить жене возобновить интимные отношения было бы равносильно надругательству над всем тем хорошим, добрым и теплым, что связывало их уже больше двадцати лет. Во всяком случае, так это виделось Родиславу. С этими мыслями он и уснул.
После ухода Родислава Лиза несколько дней билась в рыданиях, а потом внезапно обнаружила, что ей стало легче. Легче и проще. Не нужно готовить для взрослого мужчины, не нужно ежедневно стирать его сорочки, носки и белье, не нужно гладить эти самые сорочки и отпаривать брюки, можно не убирать и не поддерживать чистоту в квартире и при этом не слышать постоянных намеков на то, что она – плохая хозяйка, и не чувствовать, что ее сравнивают с той, другой. С Любой. Даша в детском саду на пятидневке, и можно покормить Дениса готовой детской смесью, себе сварить пару сосисок или сделать бутерброд и не забивать голову всякой ерундой.
Она больше не хотела замуж за Родислава, свобода почти пьянила ее, но именно почти, потому что были дети. Дети, которых Лиза родила с одной-единственной целью – привязать Родислава к себе – и которые ей самой были совсем не нужны. Как было бы хорошо без них! Но они уже были, и с ними надо было что-то делать, как-то их растить. «Дура! – твердила она сама себе. – Какая же я дура! Идиотка! Зачем я их рожала? Почему я так хотела замуж? Что хорошего в этом замужестве? Одни хлопоты, заботы и неудобства, и больше ничего. Нет, наверное, семейная жизнь – это неплохо, если есть большая удобная квартира, если у мужа хорошая зарплата и рядом много бабушек и тетушек, которые будут помогать с детьми. Тогда и рожать можно. А так… Зачем мне Родислав? Для чего я потратила столько лет на то, чтобы женить его на себе? Все равно его мама уехала в другой город, моя мама тоже не может мне помогать, и с квартирой он ничего не смог бы решить, так и толклись бы вчетвером в двух крошечных комнатушках, из которых одна проходная, а другая – запроходная. Господи, о чем я только думала? И что теперь со мной будет? Одна, с двумя детьми – я никому не буду нужна. Мне уже никогда не устроить свою жизнь, так и останусь матерью-одиночкой с маленькой зарплатой и двумя жалкими детскими пособиями. Где была моя голова? О чем я думала? Дура!!!»
Лиза начала сперва попивать, потом пить, приглашала в гости подруг и просто знакомых, затем, после того, как ей надоело выслушивать от них советы бросить увлечение алкоголем, стала приводить собутыльников, как женщин, так и мужчин. Она могла пить несколько дней, потом брать себя в руки и исступленно заниматься детьми, потом все повторялось сначала. Привлекательная внешность быстро блекла, роскошные черные кудри выглядели непромытой паклей, темные яркие глаза делались красными и опухшими, нежное лицо покрывалось пятнами и словно бы усыхало, отчего нос казался длиннее и острее и напоминал клюв недоброй хищной птицы. Даже стройная и легкая фигурка, на которой после двух беременностей не осталось ни грамма лишнего жира, становилась с каждым месяцем все более неаппетитной и какой-то нескладной. Лиза дурнела на глазах.
Но она этого не замечала и никак не могла примириться с тем, что Родислав больше не хочет ее. Она не могла понять, как это так: только что они спали вместе, и он горел желанием, и все было отлично, а теперь в одночасье все прекратилось, он просто приносит деньги и даже не смотрит на нее. Лиза уже не помнила, как редко бывала между ними близость в тот месяц, что они прожили вместе, потому что Родислав все время беспокоился о Николаше, не спал до середины ночи, а потом, обессиленный, проваливался в сон. Она помнила только то чудесное время, когда он весь пылал и начинал раздеваться, едва переступив порог. Ее бесило равнодушие бывшего любовника, она каждый раз пыталась его спровоцировать, то лукавой игривостью, если была трезва, то неприкрытой похотливостью, если его визит приходился на период загула. И когда ничего не получалось, она впадала в ярость и начинала осыпать Родислава оскорблениями и обвинениями, как вполне заслуженными, так и совершенно абсурдными.
– Конечно, иди-иди, вали к своей Любочке, к своему вечно пьяному Коленьке, к своей доченьке, которую нельзя волновать, а то не дай бог у нее температура поднимется! Вали! Мы тут без тебя не пропадем! Мы уж как-нибудь выкарабкаемся. И подачки свои грошовые можешь больше не приносить, без них обойдемся! Что, героем себя чувствуешь? Попользовался моей молодостью и красотой, пока они были, а теперь я уже не нужна, да? Брезгуешь даже прикоснуться ко мне? Теперь у тебя Любочка – самая лучшая, а ты уже забыл, как она тебе вообще не нужна была, как ты рвался ко мне, как прожить без меня двух часов не мог? Забыл, да? А теперь, когда я всем для тебя пожертвовала, двоих детей тебе родила, карьеру не сделала, – теперь я тебе не нужна. Ну конечно, все правильно! Поматросил и бросил. Все вы, мужики, сволочи, всем вам только одно от нас нужно, а как свое получите – так сразу в кусты. Иди-иди, тебя здесь никто не держит. И не смей больше появляться в моем доме.
Это, однако, не мешало Лизе звонить Родиславу, как только возникала какая-нибудь проблема, будь то нехватка денег или необходимость посидеть в выходной день с простудившимся Денисом, пока она погуляет с Дашей и сходит в магазин. Родислав и деньги находил, и с сыном сидел. Но оба они не понимали, что будет дальше с их полностью изжившими себя отношениями, которые держались только на общих детях. Это напоминало хроническое заболевание, которое невозможно вылечить и которое отныне будет всегда, причиняя постоянное неудобство и боль.
Ворон, улетевший к белочке за первой медицинской помощью, долго не возвращался, и Камень не на шутку разволновался. Что с другом? Вроде бы драное крыло и подбитый глаз – это не страшно, но кто знает, нет ли у него более серьезных повреждений. А вдруг в той драке ему что-нибудь сломали или покалечили, повредили что-нибудь жизненно важное? Конечно, Ворон – вечный, смерть ему не грозит, но глубоким инвалидом он может стать, от болезней и увечий статус «вечного» не уберегал. И что тогда будет? Семьей он так и не обзавелся, все казалось, что впереди – целая вечность (и это было справедливо) и он еще все успеет, и жениться, и воронят вывести, а вот случись что – он ведь один как перст. Конечно, Камень его не бросит, но ведь что толку от неподвижного увальня? Камень Ворону ни еды не добудет, ни попить поднести не сможет. И будут они куковать вдвоем, бессмертные, старые, больные и никому не нужные. Даже развлечься будет нечем, потому что если Ворон не сможет больше летать и проникать в пространственно-временные дыры, то не смотреть им больше сериалов про жизнь людей. И станут они, как два человеческих пенсионера, целыми днями вспоминать истории, которые посмотрели в прошлом, и обсуждать их по десятому, а то и по сотому разу. Скучно… И перспектив никаких не будет.