Дорога
Шрифт:
– Бредит, - кивал головой тот, который не Я.
– Горит, бедняга...
– Да уж, - уныло моргал тот, который будет Я, ставя чашку на глянцевое блюдце, - точно, бредит... Слишком много нас... Был, есть, буду, не буду... Нельзя одному столько-то...
И испуганно умолкал, оглядываясь на стеллажи с договорами. Мало ли...
– Глупости городите, - бурчал в углу тот, кем Я не буду никогда. Ему тоже было не по себе, но он старался крепиться.
– Глупости городите и не поморщитесь... Писать ему не надо было, вот что! Главу эту дурацкую... Где ж это видано, чтоб о себе да
Жизнь билась в горячке, жизнь плакала в углу, жизнь лихорадочно поила себя чаем, расплескивая кипяток на промокшее белье - а вокруг нависала не-жизнь, и стеллажи угрюмо толпились возле постели, и мириады листков с договорами шелестели умершим лесом, шуршали высохшим морем, шептали сорванным голосом; и на каждом листке ржавым бурым пятном выделялась подпись. Где - четкая и разборчивая, где - сбивчивая и корявая, но везде подпись, имя, судьба... засохшая кровь человеческая...
ГЛАВА ТРЕТЬЯ,
которая просто глава, что никак не унижает ее достоинства.
1
Перед рядовым Паучьей центурии Анк Пилумом стояла большая проблема. Она стояла, ехидно поглядывала на унылую физиономию рядового, хихикая самым гнусным образом, и категорически отказывалась уходить. Все дело заключалось в том, что у Анк Пилума на большом пальце правой ноги вырос непомерно длинный ноготь. Он рос себе и рос, пока не уперся в передок тесной форменной сандалии, потом ноготь загнулся и стал царапать чувствительное тело несчастного рядового, поставив своего владельца перед выбором: растянуть сандалию или срезать проклятый белесый ноготь, плоский и загнутый, как пыточный инструмент.
Рядовой Анк Пилум оглянулся вокруг себя и сокрушенно вздохнул. Часовому у ворот центурии из всего резательного оружия полагался лишь символический двухметровый бердыш, тупой и неподъемный, как и сам Анк Пилум; и рядовой пять минут назад уже пытался срезать им ноготь. Теперь он грустно сидел, привалясь к забору, и в третий раз перебинтовывал полуотрубленный палец, что, конечно, не решало проблемы в целом.
Бесформенная тень проползла по песку и остановилась, упираясь верхним краем в злосчастную конечность. Затем тень помедлила и передвинулась чуть левее.
– Болит?
– участливо осведомилась тень.
– Угу, - расстроено кивнул Анк Пилум, не поднимая головы.
– Еще бы не болеть... У вас тряпочки не найдется? Лишней...
– Сожалею, друг мой, но у меня нет ни одной лишней тряпочки, ответила тень, лениво удаляясь по направлению к корпусу центурии.
– Но я пришлю кого-нибудь...
Тут только до рядового дошло, что все происходящее вопиюще противоречит любым параграфам Устава. Он, Анк Пилум, ответственный часовой, должен стоять, когда он сидит; а пришлая тень вместо того, чтобы остановиться в положенных четырех шагах от него... Анк Пилум представил себе выражение того, что называлось лицом центуриона Анхиза, когда тень попросит у него тряпочку для часового Пилума, раненного при исполнении...
Думать быстро Анк Пилум никогда не умел, за что нередко бывал бит, но, обдумав все тщательным образом, действовал решительно и напористо хотя и запоздало.
– Стой, рубить буду!
– заорал он, вскакивая и пытаясь не переносить вес на недозамотанную ногу.
Тощий бродяга в синем блестящем плаще немедленно остановился и с любопытством стал разглядывать рядового, тщетно пытавшегося придать себе воинственный облик.
– Кого?
– поинтересовался синий плащ.
– Что - кого?
– недоверчиво переспросил Анк Пилум, судорожно припоминая недоученный Устав.
– Кого рубить-то будешь? И чем?
– Тебя...
– неуверенно протянул рядовой.
– Вот этим...
И указал на валявшийся у забора бердыш.
Синий плащ вернулся, поднял оружие и ногтем попробовал заточку.
– Нет, - с полным знанием дела заявил синий.
– Этим рубить нельзя. Даже меня...
– Так больше ж нету ничего...
– горестно вздохнул Анк Пилум.
– Не дали...
Бродяга присел рядом с рядовым и ободряюще потрепал того по плечу своей куриной лапой.
– Давно служишь?
– Давно, - шмыгнул носом рядовой, - две недели скоро... Из Закинфа мы. Рекрутские наборы... Кого на Казематы, кого - еще куда, а меня в Пауки, значит... Узлы я хорошо вяжу. Любые...
– Узлы - это дело, - ободряюще закивал бродяга, отчего шея его собралась в многочисленные складки.
– Узлы нам нужны... Давай, я тебе палец забинтую, как положено, а после ты сходишь к центуриону Анхизу, и скажешь...
– Не дойду я, - всхлипнул Анк Пилум, расслабленный чужим сочувствием.
– А дойду, так лар Анхиз мне в рожу - за несоблюдение и дурость...
Бродяга встал и повернулся лицом к корпусу центурии, на втором этаже которого были открыты два крайних окна.
– Эй, Анхиз!
– неожиданно завопил бродяга дурным голосом.
– Анхи-из! Выгляни на пару слов! Осчастливь зовущего! Анхизушка-а-а!..
В окне появилась встрепанная голова, и рядовой Анк Пилум с ужасом понял, что лар Анхиз спал, и в разбуженном состоянии ничего хорошего от него ждать не приходится.
– Слушай, Анхиз, если я к тебе этого парня пришлю, - надрывался между тем бродяга, - что ты ему сделаешь?
– В рожу двину, - не задумываясь, пообещал центурион Анхиз, протирая заспанные глаза.
– Чтоб не будил.
– Так ты ж уже не спишь!
– засмеялся бродяга, и нахальство прямо-таки проступило изо всех пор на его сплющенной ухмыляющейся физиономии. Значит, и повода не будет...
– Будет, - не согласился упрямый Анхиз.
– Ты погоди его присылать. Лучше я сам спущусь, и тогда повод обязательно найдется.
Рядовой Анк Пилум удрученно засопел, и бродяга вновь расхохотался, садясь на корточки и ловко бинтуя поврежденную ногу, словно всю жизнь только и занимался лечением нерадивых часовых. За этим занятием их и застал спустившийся центурион, на ходу застегивающий многочисленные пряжки своей форменной амуниции.