Дорогое время
Шрифт:
– Я не понимаю… – мямлил лежащий на кровати, вжимаясь в матрас, словно в армию спасения.
Михаил поднял тростью женский лифчик и пытался надеть его на стоящие рядом две полупустые бутылки коньяка.
– Непонимание порождает страх, а тот, соответственно… Впрочем, я уже говорил.
Трость Михаила удачно накрыла бутылки текстильными куполами, созданными из предмета женского гардероба. Он заметил лежащие неподалеку женские трусики. Конец трости потянулся к ним.
– Ты кто? – эти слова дались Тиму явно с трудом.
– Тим – это от «Тимофей»?
Парень кивнул.
– Я твой поклонник…
Эта фраза как-то даже приподняла гонщика, как триумфатора, вызывая улыбку на лице Михаила. Один из парней открыл окно, и свежий воздух ворвался в комнату, кутая гонщика обратно в одеяло.
–Да-да поклонник твоего внезапного прорыва в спорте и, возможно, твой спонсор в дальнейшем…
– Но тогда мы можем встретиться…
– Мы уже встретились, если ты не обратил внимания!
Михаил удачно свесил стринги с башен конструкции и искал глазами на полу дополнительные сегменты строительства.
– Я хочу знать причину достижения этих внезапных побед и соответствующего успеха.
– Ну, это… – молодой человек смочил горло из кувшина с цитрусовыми и, щурясь проникающему солнечному свету, продолжил, – результат ежедневных тренировок. С потом и кровью…
– Красиво звучит, – Михаил улыбнулся. – Ты сейчас об алкоголе и ночных клубах? Нет! Я хочу знать об истинных причинах, – он забросил строительство. – О человеке, который помог тебе выиграть, который продал тебе дорогостоящие секунды…
Лицо парня мрачнело. Он шарил рукой по простыни, словно ища в ней выход из положения.
– Мне необходимо знать цену, которую ты заплатил! – Михаил заметил часы возле кресла и прикинул, как водрузить их на одну из башен постройки.
Тим весь сжался и, закрыв рот руками, закричал. Гримаса исказила лицо молодого человека, он замотал головой, выражая отрицание. Часы соскользнули с трости Михаила.
– Почему нет?
– Потому что он убьет меня! – прокричал молодой человек. – Как только доберется до меня…
– Я могу убить тебя сейчас, – Михаил вновь подцепил часы тростью. – Но если ты расскажешь мне, у тебя будет время скрыться от него и пожить еще, соответственно. Ведь ты такой быстрый теперь.
– Ты не знаешь, на что он способен!
– Так вот это я и хочу узнать.
Ствол пистолета был возле виска Тима, а крепкие руки парней держали его содрогающееся тело.
– Подвал возле ратушной площади… – сквозь слезы выдавил Тим, – там я скрепил договор и там заплатил свою цену…
– Какова была цена?
– Жизнь!
Боем пробили часы, висевшие на стене. Порыв ветра пролистал глянцевые страницы с фотографиями успешного мотогонщика. Распятие обожгло грудь Михаила.
– Жизнь?
– Жизнь моей матери. – Тим обмяк, выпав из рук парней, зарыдал, уткнувшись в одеяло.
Михаил скинул часы с трости, разбивая созданную им конструкцию. Пересекая комнату широкими шагами, направился к выходу. Он слышал, как Тим выплакал точный адрес в старом городе.
*
Почему, когда происходит подобное – страшное, трагическое, то красивое и ранее радующее жизнь становится мрачным и серым? Хотя это прекрасное и радужное не изменяется. Вот и сейчас Михаил, стоя возле цветочных лотков на ратушной площади, где обычно покупал корзины цветов для Ольги, размышлял об этом. Все цветы ему казались скорбно-унылыми. Солнце, выбивающееся из-за рваных туч, угнетало, убивая зноем. Танцующие под деревенскую музыку девицы в своих нарядах, казалось, исполняли ритуальный танец.
Михаил встряхнул головой, избавляясь от наваждения. Но ничего не поменялось. Покидая площадь, он свернул на улицу, где располагался подвал с лавкой, в которой и должен был находиться человек, торгующий временем.
Часы с циферблатами, направленными в разные стороны улиц, висели над обшарпанной дверью. От толчка Михаила, дверь с визгом отворилась. Скрипучая лестница, ведущая вниз. Слабый поток электрического света. К полумраку пришлось привыкать.
Старая мебель. На столе – дымящаяся кружка чая с ароматом цитруса и еще чего-то очень знакомого. Но далекого и уже не встречаемого. Трава, трава полевая. Так пахла смятая постель в поле под их с Ольгой телами.
– Ничего,– произнес один из парней, осмотревший соседние помещения.
– Ничего, – эхом повторил Михаил.– А это что?
Он поднял с пола листок бумаги, на котором было написано:
«Я доигралась. Даже в самых несложных играх нужен перерыв. Я беру тайм-аут».
– Это ее рука.
– Да, хотя фраза несколько изменена, – Михаил сунул листок в карман. – Проверьте все здесь!
Четверть часа поисков не дали результата. Михаил тер виски. Что-то было здесь в этом месте притягивающее, кроме аромата чая, кроме почерка ушедшей на клочке бумаги. Что? Тикающие часы на стене? Нет. Подобных полно в каждом доме. Их ход как связь с человеком, распоряжающимся невозможным – манипуляцией временем?
Еще недавно он говорил мотогонщику, что непонимание порождает страх. Теперь он осознавал это сам. Непонимание происходящего и явно относящегося к нему. Страх. Не тот, что пугает осознанием твоего мизера перед превосходством врага, а тот, когда ты осознаешь притяжение к себе чего-то ужасного, необъяснимого.
Он сидел, раскачиваясь в старом кресле-качалке. А парни боялись произнести хоть слово, боясь отвлечь его от размышлений.
– Полынь,– прошептал Михаил. – Ароматом полыни пахли руки матери…
Он возвращался к семье. Двое суток спустя. Покрасневшие глаза Ольги, темные круги под ее глазами. В них опаска и непонимание. Сухие фразы и прохладные объятия. Обрадованные крики мальчиков. Поздний ужин. Бессонница. Бессонница как время раздумий, а не как патология.
Запах полыни выскользнул из памяти. Заботливые руки матери – это все, что он помнил. Каждый заусенец, каждую трещинку на кистях, каждую полоску вен. Ни лица, ни образа. Даже смутного силуэта. И слова отца без единой капли горечи в голосе: «Она ушла туда, откуда не возвращаются». Как ушла и почему так рано? Никто и никогда не говорил об этом. Ни сам отец, ни люди, приходящие в дом. Люди в темных одеждах, в одеяниях, так пугающих растущего Михаила. Он помнил их взгляды. Они остались в его памяти, и с каждым моментом взросления он пытался понять смысл этих взглядов. В них он видел жалость и алчную зависть, даже открытую ненависть. И что-то еще, что он не смог распознать и до этих дней.