Дорогой длинною
Шрифт:
Только тут Варька догадалась. Опустившись на табуретку, взялась за голову и тихо сказала:
– Права Макарьевна - рехнулись… Да как умудрились только?!
Кузьма пожал плечами:
– Да так вот… умудрились.
– Ночью, в твоей горнице, - сварливо сообщила Макарьевна.
– Я с петухами встала, слышу - шебуршатся, перепужалась - не воры ли? Взяла кочергу, пошла проверять. В двери тырк - а мне навстречь вот этот выскакивает. Глаза дурные, голова - чёртом! Я чуть на пол не села! Что, говорю, вурдалак, ты здесь середь ночи делаешь?! Женюсь, говорит. И - обратно, только пятки сверкнули!
Варька в упор посмотрела на Данку. Та не отводила взгляда, спокойно улыбалась, играла углами платка.
– По-моему,
– Коль уж грех всё едино совершился. Сейчас ещё мадеры принесу.
Она величественно удалилась в сени, вскоре вернулась с початой бутылкой и стаканами и уже начала было разливать, когда с улицы донеслись отчаянные крики:
– Кто женился? Кузьма?! Врёте, черти! Кто разрешил? Какого лешего?! На ком?! Почему без меня? Ну, покажите только мне его! Шкуру спущу с паршивца! Где этот муж скоропостижный?!
– Никак, Дмитрий Трофимыч пожаловали, - злорадно сообщила Макарьевна.
– Ой, угоднички… - испуганно сказал Кузьма, вскакивая с места.
– Варька!
Варвара Григорьевна! Ты это… уж не уходи покамест никуда, а?
– Не бойся.
– сдержанно сказала Варька.
– Сбегай за водкой лучше. Да через задний двор беги, не то как раз попадёшься… Кузьма выскочил за порог. Макарьевна от души расхохоталась. Варька забрала у неё бутылку с вином, поставила на стол. Тронув Данку за рукав, вполголоса спросила:
– Ну, зачем тебе это дитё-то сдалось? Подождала бы хоть чуть-чуть…
– Чего ждать-то?
– сквозь зубы сказала Данка, вырывая рукав. Прошла к столу, начала расставлять стаканы. И вовремя, потому что в сенях уже слышался грохот, топанье, крики Кузьмы и отчаянная ругань Митро, который всё-таки перехватил "скоропостижного мужа" на заборе заднего двора.
*****
Живодёрка гудела три дня. Из дома в дом передавалась головокружительная новость о том, что Кузьма Лемехов женился на какой-то таборной красавице-вдове, да ещё в тот же день, когда её увидел. Теперь в дом старухи-майорши с утра до ночи заглядывали хоровые цыганки: то за луком, то за ситом, то за иголкой с нитками, то спросить, когда, по военным приметам, закончится дождь, - причём приходили по две-три, а за одной несчастной луковицей явился целый отряд сестёр Митро, сразу же принявшихся беззастенчиво разглядывать Данку. Та держалась спокойно, с достоинством, говорила мало, смотрела прямо, не опуская ресниц, - и Стешка, вернувшись с сёстрами в Большой дом, тут же сделала вывод:
– Задаётся! Красотка соломенная, ни встать, ни повернуться не умеет, а туда же… И вот эта в хоре сядет?! Ну, ромалэ, нету правды на свете!
– И сядет, и вас, ворон, подвинет.
– сердито пообещал Митро.
– Слыхал я её голосок. Скоро новая солистка объявится, не хуже Настьки. Сегодня Яков Васильич её слушать будет, сам сказал.
– Не хуже Настьки… - скривилась Стешка.
– Жди!
– Сама услышишь - язык прикусишь.
Вечером того же дня Кузьма и Данка вошли в Большой дом. Свой потрёпанный наряд Данка сменила на одно из платьев Варьки: чёрное, строгое, со стоячим воротничком и узкими рукавами. В нём она казалась строже и старше своих лет, и словно ещё смуглее, чем была. На волосах был всё тот же голубой платок: Кузьма так и не сумел убедить молодую жену, что в хоре повязывать голову по-таборному необязательно. Тёмное Данкино лицо было спокойным, равнодушным, в длинных глазах читалось нескрываемое безразличие к происходящему, хотя поклонилась она собравшимся цыганам вежливо. Зато Кузьма заметно волновался, теребил в пальцах ремень и то и дело поглядывал через головы цыган на лестницу, ожидая Якова Васильева.
– А ведь и верно, красавица.
– негромко сказала Марья Васильевна, полуобернувшись к сыну.
– Что ж ты, горе моё луковое… Мог бы и сам вперёд Кузьмы успеть! Мальчишка сопливый - и тот обскакал! Не доживу я до внуков, право слово - не доживу… Митро поморщился, но отпарировать не успел, потому что на лестнице появился Яков Васильев, и в комнате тут же стало тихо. Кузьма встал. Данка, которая и не садилась, подошла и заняла место за его спиной. Кузьма за руку вытолкнул её вперёд, торопливо сказав:
– Будь здоров, Яков Васильич. Вот моя жена.
– Тэ явэс бахтало, баро[83].
– поздоровалась Данка. Яков Васильич кивнул, подошёл ближе, мельком взглянул в лицо Данки. Казалось, он ни на миг не задержал на нём взгляда, но те, кто хорошо знал хоревода, заметили в его глазах искру одобрения.
– Что умеешь петь? Романс знаешь какой-нибудь?
– Знаю.
– покосившись на Варьку, сказала Данка. Кузьма шумно вздохнул.
Затея с романсом ему не понравилась с самого начала, но два дня назад, когда стало известно, что Яков Васильич будет слушать Данку, Варька сказала, что хоревод непременно спросит, знает ли новая солистка романсы. Данка не знала ни одного, и два дня у Варьки ушло на то, чтобы обучить её "Ночи". Этот романс был довольно сложен для исполнения, в нём присутствовали и высокие, и очень низкие звуки, на которых начинали хрипеть и рвать дыхание даже опытные певицы. В хоре Якова Васильева его могли исполнять лишь Настя с её "фантастическим", по словам специалистов, диапазоном и сама Варька, для которой ни одна нижняя нота не составляла труда. На верхних, впрочем, Варька слегка "плавала", но их маскировал умелый гитарный аккомпанемент. Голос Данки она знала и была уверена, что та с лёгкостью возьмёт "и верх, и низ".
Варька не ошиблась. Стоило ей один раз пропеть "Ночь", как Данка уверенно и без малейшей фальши повторила мелодию, с лёгкостью преодолев сложные ноты. Кузьма задохнулся от восторга и потребовал бежать к Якову Васильичу немедленно, но Варька лишь покачала головой, по опыту зная, что только теперь и начнётся самое тяжёлое. Этим тяжёлым был текст романса.
Данка не понимала, о чём должна петь, требовала объяснить то одно, то другое слово, сердилась, повторяла снова и снова, но даже на шестой раз получалось:
– Дышала ночь острогом сладким стра-а-асти…
– Каким острогом?..
– всплескивала руками Варька.
– Не тюремная же песня, дура! "Восторгом сладострастья"!
– Чего?..
– Любовь так называется! Повтори - "вос-тор-гом сла-до-страстья!"
– Вострогом слады-страсти…
– Тьфу! Кузьма, давай опять начало. Ещё раз… По счастью, терпения у Варьки было много: из памяти ещё не изгладился прошлый год, когда они с Ильёй точно так же мучились над непонятными словами и с ними точно так же возился Митро. Но к вечеру и у неё начали сдавать нервы. Когда Варька, замучившись объяснять очередной оборот, схватилась за голову и застонала, поминая угодников и Богородицу, Данка чуть ли не сочувственно спросила:.
– Ну, что ты так мучаешься? Ну, не примут меня в хор - пойду дальше, только и всего…
– С ума сошла, милая?
– сквозь зубы спросила Варька, покосившись на Кузьму.
– Ты замужем теперь! Собралась, тоже мне, перекати-поле… Данка тоже посмотрела на мужа. Пожала плечами, но ничего не возразила и через минуту буркнула:
– Давай сызнова.
Через три дня все "восторги сладострастья" с грехом пополам встали на свои места, и романс был вполне готов к прослушиванию. И сейчас, стоя перед хореводом, Данка бестрепетно сказала: