Дорогой длинною
Шрифт:
– Господи, давно?
– Полчаса как! Я за повитухой! Тебя отец искал!
Маргитка побежала в дом. Там суетились цыганки, мелькали полотенца, кипятилась вода. Приставая то к одной, то к другой, Маргитка выяснила, что ещё днём Илона была весела и здорова, готовилась ехать с хором в ресторан, смотреть на Дашкин "дибют", вместе с Настей в сотый раз расставляла в талии гроденаплевое платье и уже собиралась натянуть его на себя, но, подняв руки, вдруг охнула, опустилась на пол и заявила: "Вон мужиков из дома!" В считаные минуты все мужчины были выгнаны во двор, вслед за ними отправились дети и молодые девчонки, и дом заполнился пожилыми цыганками. Маргитку, едва
– Чёртова баба, выбрала время! Сто раз ей говорил, рожай с утра, так нет!
Как в ресторан идти - здравствуйте! И вот куда я теперь поеду?!
– Ничего, Трофимыч… - Кузьма сочувственно подал ему второй сапог.
– Ей не в первый раз, управится.
– Знаю я, как она управляется!
– Митро, прыгая на одной ноге, натягивал сапог.
– Полон дом девок, восемь голов на мою шею! И что - сейчас опять то же самое? Хватит с меня! Никуда не поеду! Здесь буду сидеть и ждать, кто там вылезет! Если опять баба - убью обеих! Дешевле обойдётся! Что я - Савва Мамонтов, приданое на них собирать?!
– Морэ, а как без тебя-то?
– осторожно спросил сидящий на перекладине лестницы Илья.
– Кто "В предчувствии разлуки" петь станет?
– Вот ты и споёшь!
– отрезал Митро.
– И не маши руками, вытянешь. Эх, жалко, на Дашку твою не посмотрю… И Настька тоже ехать отказывается, говорит - с Илонкой побудет, вроде у неё самой тоже так было.
– Митро мучительно скрёб обеими руками волосы.
– И что, дэвла, за день такой - сто рублей убытка… И Яков Васильича, как на грех, нету… Да ты смотри у меня там!
– Это уже адресовалось Кузьме.
– Чтоб за вино не смел хвататься, когда господа предлагают, сколько раз говорить! Надерёшься, потом тебя домой волочить - позора не оберёшься.
– Отвяжись, - огрызнулся Кузьма.
– Ну, и всё тогда. Собирайтесь. Да, Смоляко… Гришку своего дома оставь, куда ему с такой мордой - как яйцо пасхальное… И когда только я от вас ото всех избавлюсь, господи прости?!
На последний вопрос Митро Илья отвечать не стал. Голова была забита сегодняшним Дашкиным выступлением, и то, что Настя не едет с ними, всерьёз беспокоило Илью. Он отчаянно боялся провала дочери, хотя днём, аккомпанируя ей на гитаре, убедился, что поёт Дашка верно и все ноты "дотягивает" как положено. Выбранный Дашкой романс, несмотря на то, что он был новым и модным, Илье совсем не нравился. Дочери он не говорил ни слова, но с Настей спорил до хрипоты:
"Совсем вы с ума сошли! Что она в этой песне понимать может? Его не всякая-то певица в годах споёт! Вот все вы, хоровые, полоумные! Сто раз слышал - вылезает девчонка десяти лет, в позу встанет, шалью обмотается, и - "Ста-а-арасть, как ночь, мне и им угрожает…" Тьфу!" Настя смеялась, но переубеждать Дашку не собиралась. Да и сама дебютантка, кажется, ничуть не была обеспокоена. "Ничего, дадо," - успокаивала она отца.
– "Спою".
Илья огляделся, ища дочь. Дашки нигде не было видно, зато на глаза ему попалась Маргитка, сидящая на крыльце и глядящая в одну точку. К ней подошёл нахмуренный Митро:
– Где тебя носило?
Маргитка не ответила, не повернула головы. Кажется, и не слышала отца. Когда Митро, разозлившись, заорал на весь двор: "Где шлялась, я спрашиваю, паршивка?!" - она вздрогнула. До Ильи донёсся её
– У тётки Симы в Спасо-Глинищевском была.
– Нашла куда одна ходить, там ворье сплошное с Хитрова крутится!
Доиграешься ты у меня до ремня! Марш в дом, переодевайся! Бога благодари, что не до тебя сегодня!
Маргитка встала, ушла, а Илья подумал, что и ноги её у тётки Симы не было. И неизвестно, где её черти таскали целый день. Ушла злющая, а пришла - и вовсе лица нет. И не подойдёшь, не спросишь - цыган полон двор…
Тьфу. Прав Митро - не день, а тридцать три несчастья.
И в ресторане, в крохотной "актёрской" за общим залом, забыв о предстоящем выступлении собственной дочери, Илья продолжал с тревогой следить за Маргиткой. Та была сильно бледна и как-то болезненно шумна сегодня: её голос раздавался в комнате громче других, Маргитка то хохотала как сумасшедшая, то принималась бешено браниться, отталкивая других девчонок от зеркала и сбрасывая со "своего" стула чужие шали и ленты, то умолкала на полуслове, стиснув пальцами виски, и смотрела в распахнутое окно, за которым уже темнело. Во дворе ресторана цвёл тополь, комната была полна пуха, и Илья, глядя на то, как белые пушинки садятся на распущенные косы стоящей к нему спиной Маргитки, отчётливо чувствовал, что сходит с ума. Так бы и подошёл, дёрнул бы за руку, спросил, что стряслось, прижал бы к себе эту чёртову куклу… Несколько раз за вечер Маргитка поворачивалась к нему, но смотрела пустыми глазами, и Илье становилось страшно от серой бледности её лица. Он даже не сразу услышал обращающуюся к нему Дашку, и той пришлось осторожно потрогать его за рукав:
– Отец, пожалуйста, отец… Дай ноту.
Он потёр кулаком лоб, взял гитару, тронул струны, и Дашка принялась распеваться. Илья машинально аккомпанировал и одновременно спрашивал у Кузьмы:
– Кто в зале-то сегодня? Я проходил, видел - полна коробочка…
– Да, народу много.
– Кузьма старательно полировал суконкой ботинок.
– Толчанинов с друзьями сидят, уже знают, что Настькина дочь дебютствует. Заволоцкий пришёл. Купец Вавилов со своей обоже. Актриса Несветова с поклонниками, студенты набились… Да, Маргитка! Эй! Твой каторжник тоже сидит!
Маргитка дёрнулась, словно на неё вылили кружку кипятка, обернулась к Кузьме, и Илья увидел одни глаза, зелёные перепуганные глаза на белом лице. "Вот оно что… С ним, курва, виделась сегодня…" Илья даже опустил гитару да так и стоял, не сводя глаз с давно отвернувшейся Маргитки - до тех пор, пока его не тронули за плечо.
– Отец… - немного удивлённо позвала Дашка, и Илья едва удержался, чтобы не выругаться. Как можно спокойнее спросил:
– Что тебе? Ещё играть?
– Нет… У тебя бас подвирает.
Несколько гитаристов изумлённо обернулись на них. Мысленно чертыхаясь, Илья перехватил гриф, начал восстанавливать настройку. Доигрался, старый пень, - не чует, что гитара врёт. Вон как все встрепенулись. Ох ты, Богородица, - чем же это кончится-то?..
Зал привычно встретил цыганский хор аплодисментами. Илья с облегчением заметил, что открыты все окна: Осетрова не остановил даже тополиный пух, разлетающийся по паркету. Было душно, ночью ожидалась гроза, тёмно-синие тучи уже сходились над крышами. Зал был полон, горели свечи, язычки огня розово подсвечивали лица гостей. Капитан Толчанинов, привстав из-за стола, помахал Илье, шутливо поднял бокал. Он поклонился в ответ, попробовал улыбнуться - не вышло. Глаза сами собой поворачивались к дальнему углу, где один за пустым столом, увенчанным только бутылкой мадеры, сидел Сенька Паровоз.