Дорогой длинною

Дробина Анастасия

Кузьма и Варька переглянулись.

– Дэвлалэ, ещё-то кого несёт?

– Я открою.
– Кузьма взялся за щеколду. Дверь открылась, и в сени, стряхивая с головы снег, шагнул Митро.

– Лачё бэльвель^[60]… - пискнула Варька.

Митро молча кивнул и, не раздеваясь, пошёл в горницу. Варька перекрестилась, торопливо поймала за рукав шагнувшего было следом Кузьму:

– Нет, ты не ходи туда.

Лучше дверь закрой, сквозит. Ох-х… - она медленно прислонилась к стене, взялась за виски.
– Приехала кума, да не ведала куда.

…В горнице Макарьевна запалила лампу. Красный круг света лёг на выщербленные половицы, вполз по лоскутному одеялу на кровать, остановился на измученном, худом лице Ольги. Она больше не плакала, но дышала тяжело и хрипло, обеими руками держась за грудь. То и дело её сотрясал сухой кашель, к которому Макарьевна прислушивалась с беспокойством. Ворча, она вытащила из-за печки мешочек сушёных трав, поставила самовар, достала берестяной туесок с мёдом.

– Да ты простыла вся, милая. В уме ты - с тяжёлым животом по метели скакать? Утра дождаться не могла?

– Ты бы слышала, как они орали… - не открывая глаз, сказала Ольга. – Визжали, как поросята недорезанные… особенно невестки. "Ни гроша не получишь, судиться станем, по Владимирке пойдёшь, оторва!" Я ни одного платья, ни одной шали взять не успела. Денег у меня не было. То, что Прокофий Игнатьич дарил - отобрали. Вроде люди не бедные, а каждое колечко пересчитали! Я перед уходом даже серьги из ушей вынула и им бросила. Думала - побрезгают, не возьмут… нет, гляжу - ползают, собирают. Тьфу… И в кого эта гнилая порода? Прокофий Игнатьич - он другим был…

Она снова заплакала. Макарьевна тяжело вздохнула.

– Ладно уж, девка… Плачь не плачь - не вернёшь.

– Никогда не хворал… ничем не болел… - сдавленно говорила Ольга. – Всякое утро на снегу со своими приказными боролся. Пока каждого головой в сугроб не воткнёт - не уймётся. Такой шалый был, хуже дитяти малого. Всё ждал, когда я разрожусь. Бог, говорил, троицу любит, троих детей прибрал, четвёртого нам оставит. И вот…

Скрипнула дверь. В комнату вошёл Митро. Макарьевна ахнула:

– Господи Исусе! Дмитрий Трофимыч! Ты это… ты зачем?

Митро не ответил. Из-за мохнатого овчинного кожуха его широкоплечая фигура казалась ещё огромнее.

– Митро?
– хрипло, без удивления спросила Ольга.

– Да, я.
– Он помолчал.
– Здравствуй.

– Здравствуй.

Тишина. Юркнувшая за печь Макарьевна испуганно поглядывала то на Ольгу, то на застывшего у порога Митро. На всякий случай украдкой придвинула к себе ухват. Сверчок, казалось, заскрипел ещё громче. Вьюга сотрясала оконные рамы.

Митро в последний раз провёл ладонью по волосам, стряхивая тающий на них снег. Неловко стянул кожух,

бросил его на лавку. Оставляя за собой мокрые следы, подошёл к кровати.

– Что, плохо совсем?

– Плохо.
– С минуту Ольга молчала. Её глаза не мигая смотрели в тёмный потолок. Митро ждал, стоя рядом.

– Ты прости, что я сюда пришла. Завтра уйду.

– Куда?

– В Тулу поеду, к своим.

– Не надо.
– Митро сел на край постели.
– Я, конечно, советовать не стану. Но подожди хотя бы, пока родишь. Долго ещё?

– Месяц. И денег нет.

– Про деньги не думай. Я не нищий.

– А я - нищая.
– Ольга с трудом поднялась на локте. Спутанные волосы упали на её лицо, она отвела их, пристально посмотрела на Митро.
– Думаешь, смогу взять у тебя?

– Отчего же нет?
– с натяжкой усмехнулся он.
– Вроде венчаны.

– Вспомнил… - Ольга вновь откинулась на подушку. На её лбу выступили бисеринки пота. Худая рука потянулась ослабить ворот.

– Знаешь что, Митро… Уходи. Спасибо тебе, прости меня, но… уйди.

Ради бога.

Митро встал. Молча, зацепившись плечом за косяк, вышел из горницы.

Ольга отвернулась к стене. Из-за печки за ней со страхом следила Макарьевна. Когда за Митро захлопнулась дверь, в горницу вбежали Варька и Кузьма. Последнего немедленно отправили на двор за дровами, Варька вызвалась готовить липовый отвар, Макарьевна сосредоточенно смешивала в ступке гречишный мёд со смородиновой настойкой. Никто даже не заметил, как вернувшийся из Старомонетного переулка Илья тенью проскользнул в свою горницу.

*****

Утром следующего дня Варька насела на Илью:

– Зайди к ней, хоть поздоровайся.

– Не пойду!
– упёрся он.
– Много чести - здороваться с этой… Она Арапо всю жизнь спортила!

– Тебе какое дело? Они сами меж собой разберутся! А Ольга, между прочим, нам родня. Она нашего отца знала и маму помнит.

– Врёшь!
– недоверчиво встал Илья.

– Да чтоб наши кони сдохли! Она же из Тулы, откуда мама была. Зайди к ней!

Илья, пожав плечами, тронулся к двери.

Утром Ольге стало немного лучше, но встать ей Макарьевна не позволила. О том, чтобы ехать в Тулу, не могло быть и речи: сухой кашель не прекращался, липовый отвар лишь ненадолго сбил жар.

Илья вошёл в горницу. Не без любопытства взглянул на лежащую под лоскутным одеялом цыганку. Волосы Ольги были распущены и закрыли собой всю постель, спадая до пола. На Илью поднялись лихорадочно блестящие чёрные глаза.

– Тэ явэс бахталы, - поздоровался он.