Дорогой длинною
Шрифт:
На её лицо упала тень, но Илья успел заметить - она плачет.
– Ты?..
– хрипло спросила она. Невольным движением подняла руку к лицу.
– Я.
– Илья отвернулся. Ждал - думал, Настя кинется прочь, убежит, как недавно… Но она не шевелилась. Глядя себе под ноги, Илья чувствовал её испытующий взгляд. Что сказать? И нужно ли говорить что-то? "Как хочется хоть раз, на несколько мгновений…" Наконец, он тихо выговорил:
– Ты не плачь. Чего зря… Он, Сбежнев… может, ещё вернётся.
Молчание. Илья поднял голову. И вздрогнул, увидев кривую,
– Знала, что дурак… - сдавленно сказала она, - но что паскудина такая!.. Как земля носит, господи… И, не договорив, выбежала в сени. Дробный, удаляющийся перестук каблуков. Хлопнувшая наверху дверь. Тишина.
Илья постоял немного у окна, прижавшись лбом к ледяному стеклу. Затем медленно вытащил из-за пазухи свёрнутый набросок Немирова. Не глядя, изорвал его, сунул обрывки в печь, натянул на одно плечо чужой кожух и, споткнувшись на пороге, вышел из кухни.
Глава 10
По ночной Живодёрке гуляла февральская метель. Белые смерчи поднимались выше заборов, снег летел косыми полосами. Низкие домики замело до самых окон. Время перевалило за полночь, и обитатели улочки давно спали. Горело лишь маленькое окно в домике Макарьевны.
На кухне за столом сидели Варька, Кузьма и хозяйка дома. Свеча, вставленная в горлышко старой бутылки из-под мадеры, отбрасывала на лица цыган шевелящиеся тени. Насупленная Макарьевна пыталась вязать носок. Кузьма вертел в пальцах ржавый гвоздь, смотрел в пол. Варька всхлипывала, вытирая глаза полотенцем. Никто не утешал её. За печью трещал сверчок. Ветер визжал и бросался на оконные рамы.
– Не знаю я, что с ним… Ничего не пойму… На дворе ночь-полночь, метель, а его где носит? Ушёл, ни слова не сказал. И так вторую неделю уже!
– Будет он докладываться, как же!
– проворчала Макарьевна, подцепляя спицей упавшую петлю.
– Что он у тебя - подлеток сопливый? Двадцать лет парню, дело известное. Кралю себе завёл, только и всего.
– Да?!
– вскинулась Варька.
– Если так, я в церковь пойду и сто свечек Богородице воткну! На здоровье, пусть бегает!
– Так что ж ты маешься?
– А то!
– Варька смолкла. Шумно высморкалась в полотенце, уткнулась подбородком в кулаки. Свеча треснула, уронив каплю воска. По стене метнулся сполох света.
– Злой, как чёрт, ходит. Разговаривать совсем разучился. Целыми днями сидит, молчит, в стену смотрит. Даже гитару не мучит. Даже на Конную не идёт! Второго дня Конаковы приходили, звали, так отказался. А чуть вечер – за ворота, и нет его всю ночь. И вчера тоже под утро явился! У меня уже терпёж лопнул, сунулась к нему, спрашиваю: "Где ты был?" В "Молдавии", говорит, с цыганами сидел. Да какая "Молдавия", когда трезвый, как архиерей! Врёт,
– А чего ж ты хочешь?
– удивилась Макарьевна.
– Чтоб он тебе про свою кралю со всех сторон обсказал? Ты - девка, тебе ни слышать, ни думать про такое не годится. А его дело холостое, пусть гуляет. На то и молодость дана.
Вот когда я ещё у покойника-батюшки в Устюгах жила…
– Может, мне знать и не годится, - с горечью отозвалась Варька, - только что это за краля, после которой человек с единственной сестрой разговаривать не хочет? Какая от неё радость? Ей-богу, лучше бы женился.
– Жени-и-ился… - усмехнулась Макарьевна.
– Уж с этим хомутом успеется, не беспокойся. Тебе-то что за радость с невесткой грызться?
– Нет, я бы не грызлась, - Варька вздохнула.
– У них бы дети пошли, и я бы с ними хоть возилась…
– У, куда! Ещё со своими навозишься.
– Ай, чепуха… Кузьма! А ты что молчишь? С тобой разговариваю!
– А что я?
– Кузьма выронил гвоздь, захлопал глазами.
– Что я-то? Я же совсем ничего не знаю!
– А мог бы и знать, - Варька придвинулась к нему.
– Макарьевна правду говорит, я - девка, сестра, мне он не скажет, а тебе… Друзья же вы! Неужто ни словом не обмолвился? Где его нелёгкая по ночам носит?
– И понятья никакого нету… - поёжился Кузьма.
Варька недоверчиво сощурилась.
– Что - и не спрашивал ты ни разу?
– Я ещё жить хочу.
– Кузьма нагнулся, отыскивая на полу гвоздь.
– Илюха и раньше не сахарный был, а теперь совсем… И не вяжись ко мне с этим, сто раз говорил! Всю плешь уже проела…
– Нету у тебя никакой плеши!
– Нет, так скоро будет от такой жизни.
– Кузьма отвернулся, умолк.
Макарьевна сердито загремела спицами. Варька, приблизив к самой свече мокрое от слёз лицо, задумалась.
Внезапно Кузьма поднял голову.
– Стучат, кажись.
– Взаправду?
– Макарьевна отложила вязанье, повернулась к двери.
– Да нет, парень, послышалось. Ветер это.
– Стучат, - упрямо повторил Кузьма.
Теперь прислушались все трое. Сквозь визг ветра донеслись удары.
Варька и Кузьма одновременно вскочили.
– Явился, что ли?
– растерянно пробормотала Варька.
– Рано, - заявил Кузьма.
– Наверное, из Большого дома кто-то. Варька, живо нос вытри, сейчас петь побежим.
– Боже святый, хоть льда, что ли, приложить… - Варька кинулась в сени.
Макарьевна, прихватив на всякий случай кочергу от печи, отправилась открывать. Кузьма пошёл за ней.
Дверь в сенях сотрясалась от ударов ветра. Стук больше не слышался.
Макарьевна с трудом отодвинула щеколду, насторожённо спросила:
– Кого черти среди ночи несут?
– Макарьевна, я это… Пусти, ради бога… - послышался глухой голос. – Уморилась стучать.
У порога по колено в сугробе стояла заметённая снегом женщина.