Дорогой Эван Хансен
Шрифт:
Лезу в прикроватную тумбочку. Я уже пил лекарство утром, но доктор Шерман говорит, что к нему можно добавить еще одно лекарство, если дела пойдут неважно. Глотаю его с чувством облегчения.
В этом и заключается проблема с письмами. Начинаю я все правильно, но под конец отклоняюсь от избранного пути и забредаю на смутные задворки моего сознания, где никогда не происходит ничего хорошего.
– Значит, ты вчера решил не ужинать?
Надо мной возвышается мама с двадцатью долларами в руке.
Захлопываю ноутбук и засовываю его под подушку.
– Мне не хотелось есть.
– Нет уж, солнышко. Тебе нужно заказывать ужин, когда я на работе.
Но, видите ли, это не совсем верно. Ты должен перемолвиться словом с доставщиком. Должен ждать, пока он отсчитает сдачу, а доставщики вечно делают вид, что у них недостаточно однодолларовых купюр, так что приходится решать, дать ему чаевые побольше или поменьше, чем планировал, и ты знаешь, что если остановишься на втором варианте, то они начнут проклинать тебя себе под нос, как только повернутся к тебе спиной, и потому переплачиваешь и остаешься с пустым карманом.
– Прости, – говорю я.
– Не надо просить прощения. Просто это то самое, над чем вы работаете с доктором Шерманом. С людьми надо разговаривать. Вступать в контакт. А не избегать общения.
Разве я только что не написал об этом в своем письме? О том, что нужно быть открытым, ни от кого не прятаться? Все это мне прекрасно известно. Ей нет нужды талдычить одно и то же. Это как с потными руками: чем яснее ты осознаешь проблему, тем серьезнее она становится.
Теперь мама со скрещенными на груди руками обходит мою кровать, обозревая комнату, словно она чем-то отличается от той, что она видела вчера, словно на моем шкафу или на стене появилось решение проблемы Эвана, и она обязательно найдет его, если тщательно все изучит. Поверьте мне, я столько времени провожу в своей комнате, что, если бы ответ был здесь, я бы давно нашел его.
Спускаю ноги с кровати и натягиваю кроссовки.
– Кстати о докторе Шермане, – говорит она. – Я записала тебя к нему на сегодня.
– На сегодня? Почему? Я встречаюсь с ним на следующей неделе.
– Знаю. – Она смотрит на двадцатку у себя в руке. – Но я подумала, что, может, тебе лучше сходить к нему пораньше.
И это только потому, что я вчера не поужинал? Нужно было просто прикарманить деньги, и она ничего не узнала бы. Но это воровство, а карма – такая стерва.
Возможно, дело не только в непотраченной двадцатке. Возможно, я испускаю какие-то вызывающие беспокойство флюиды, которые сам не ощущаю. Встаю и смотрюсь в зеркало. Пытаюсь увидеть то, что видит она. Похоже, все в порядке. Пуговицы застегнуты правильно. Волосы лежат аккуратно. Вчера вечером я даже принял душ. В последнее время я делаю это не часто, потому что такой геморрой – оборачивать гипс сначала пластиковой пленкой, затем магазинным пакетом и заклеивать все это скотчем. Но я тем не менее – не грязный. С тех пор, как сломал руку, я уединился у себя в комнате и не выхожу из нее целыми днями. А всем из школы плевать, как я выгляжу.
Смотрю на свое отражение в зеркале и только сейчас кое-что замечаю. Я обкусываю ногти. Я занимался этим все это время. О'кей, правда заключается в том, что я испытывал страх перед этим днем много недель. После безопасной летней изоляции возвращение в школу – психологическая перегрузка. Приходится смотреть, как воссоединяются друзья, – набрасываются друг на друга с братскими объятиями и визгливыми выкриками. Компании тусуются по углам, словно заранее договорились, где встретятся. Ржут, сгибаясь пополам, над какими-то идиотскими шутками. Но я вполне могу пробираться сквозь
В зеркале я вижу и свою маму, у нее из кармана свисает кисточка на персональной связке ключей. За долгие годы я подарил ей много всяких дешевых безделушек – кружек, ручек, футляров для телефонов, украсив их надписью «мама» или «Хайди». Обходя мою комнату, одетая в костюм медсестры, она выглядит, скорее, как криминалист, а не медработник. Заработавшийся криминалист. Она всегда была «молодой мамой», поскольку родила меня сразу после окончания колледжа, но я не уверен, что ее можно теперь так называть. В последнее время у нее в глазах сквозит постоянная усталость, и это не потому, что она плохо выспалась, просто, наконец, начала выглядеть на свой возраст.
– Что произошло с твоими булавками? – спрашивает она.
Поворачиваюсь и смотрю на висящую на стене карту. Когда я этим летом начал работать в государственном парке Эллисон, мне пришла в голову идея обозначить все лучшие маршруты страны: Пресипис-Трейл в штате Мэн, Анджелс-Ландинг в Юте, Калалау-Трейл на Гавайях, Хардинг-Исфилд на Аляске. И я утыкал карту разноцветными булавками. Но в конце лета убрал их – кроме одной.
– Я решил, что буду поочередно фокусироваться на одном только месте, – ответил я. – И первым делом остановился на Уэст-Марун-Трейл.
– Это в Колорадо.
Она видит это на карте, но ей нужно подтверждение. И я подтверждаю:
– Да.
Она нарочито вздыхает. Ее плечи почти касаются ушей, а затем опускаются ниже, чем обычно. В Колорадо живет мой папа. Слово папа в нашем доме следует произносить с осторожностью, и так же следует поступать с любым словом, имеющим к нему отношение, скажем, Марк или, в данном случае, Колорадо.
Мама отворачивается от карты и обращает на меня якобы мужественное и беззаботное лицо, но на самом деле оно таким не является. Она ранена, но выстояла. Теперь нас таких двое.
– Я заберу тебя сразу после уроков, – говорит она. – Ты пишешь письма, как велел доктор Шерман? Они должны вселять в тебя уверенность в себе. Тебе действительно нужно это, Эван.
Я писал такие письма каждый день, но летом стал сачковать. Я совершенно уверен, что доктор Шерман дал знать об этом моей маме, и потому она в последнее время понукает меня к работе над ними.
– Как раз пишу, – говорю я, радуясь, что не приходится врать.
– Хорошо. Доктор Шерман наверняка захочет увидеть его.
– Знаю. Я закончу его в школе.
– Эти письма очень важны, солнышко. Уверенность в себе особенно значима в первый учебный день.
А, понятно. Вот и еще одна причина, по которой мама считает, что сегодня нужен визит к доктору Шерману.
– Мне не хочется, чтобы ты опять целый год сидел за компьютером по пятницам вечером в полном одиночестве. Ты должен найти способ выбираться отсюда.
Я пытаюсь делать это. Действительно, пытаюсь.
Она замечает что-то на моем столе: