Дорожное происшествие
Шрифт:
– Звучит весьма успокоительно. Должен ли я из ваших слов заключить, что вам уже известно, кто преступник?
– Хотим так думать. Наш разговор, как и обычно, обогатил нас ценными сведениями, которые, будем надеяться, и послужат окончательными доказательствами. Больше я пока сказать не могу. Говорить о результатах еще не завершенного следствия не положено. Но вы услышите о нас в самом ближайшем времени.
Крейцер и Арнольд поднялись. Николаи проводил их до дверей. Когда церемония прощания уже была завершена, Николаи осторожно удержал Крейцера за рукав и тихо сказал:
– Поначалу я ужасно злился на вас. Вы, наверно, это заметили. Но теперь я даже рад, что все сложилось именно
– Николаи вздохнул и перевел грустный взгляд на кончик своей сигары.
– Бригитта, судя по всему, отлично приспособилась к новым обстоятельствам, - продолжал он.
– Как я слышал, она намерена выйти замуж за некоего доктора Вейнтраута, сослуживца по институту. Пожалуй, так оно будет лучше для нас для всех.
Крейцер кивнул ему с задумчивой улыбкой, повернулся и пошел к машине.
29
Стены в мастерской были выбелены, яркий свет падал через большое окно, на верстаках и в крытых зеленым лаком жестяных шкафах с инструментом царил образцовый порядок. Кругом стояли машины с открытыми радиаторами, воздух содрогался от ударов молотка, от шипения горелки, от шума полировальной машины.
Герман Гехт был владельцем мастерской, но для него это отнюдь не означало стоять с сигаретой в зубах и давать слесарям мудрые указания. Он сам работал как лошадь, приходил в мастерскую первым, уходил последним. В своем деле он не знал себе равных: за какую бы работу он ни брался, все у него спорилось. Но беспощадно требовательный к себе, он был так же беспощаден и к своим работникам. Он не выносил пустой болтовни, и не один клиент из тех, кто слонялся по мастерской, проявляя максимум заботы о своей прекрасной машине и минимум знаний, получал от него отпор. «Забирайте свою телегу, если вы лучше нас понимаете, - говаривал Гехт в таких случаях, - не крадите у нас время. Не каждый ведь сидит на таком месте, где можно часами ничего не делать». И несчастные, которые и говорили-то с самыми лучшими намерениями, пристыженно отступали, ощущая на затылке ехидные взгляды слесарей, хотя им самим не меньше доставалось от неумолимого шефа. Любить они хозяина не любили, но уважать уважали. Платил он хорошо, чаевые лились рекой, поэтому от него никто и не уходил.
Гехт был коренастый мужчина, среднего роста, лет примерно пятидесяти, с холодными серо-голубыми глазами, которые взирали на людей и предметы с критическим недоброжелательством. Душевные качества весьма роднили его с акулой, поэтому мало кто осмеливался ему перечить. Он хотел зашибать деньгу, своих намерений не скрывал, а на все прочее ему было наплевать. Вот и сейчас, разговаривая с Крейцером, он даже не подумал прервать работу. Склонившись над мотором «трабанта», он сквозь зубы цедил ответы и не скрывал негодования из-за того, что к нему лезут с такой ерундой. Но Крейцер, как ни крути, был в лейтенантском звании, и потому выставить его, как других докучливых посетителей, Гехт все-таки не рискнул.
В мастерскую вошел Бруно и подал отцу новую крышку распределителя и ключ от склада. Гехт, не издав ни звука, взял у него и то и другое, затем спрятал ключ в карман своего комбинезона.
Бруно, искоса взглянув на Крейцера, тут же хотел улетучиться, но отец удержал его за руку и кивком указал на отвертку:
– Открой карбюратор.
Гехт
Бруно взялся за работу, но что-то его смущало. Он бестолково суетился, руки плохо его слушались, по лицу градом бежал пот.
– Кто это вас так отделал?
– спросил Крейцер.
Под левым глазом у Бруно красовался лиловый фонарь, на шее и подбородке желтые пятна, нос был ободран. Он на мгновение оторвался от своей работы, покраснел и, заикаясь, пролепетал:
– Я… я сам… не знаю… было темно, споткнулся, а там ящик, ну я и… - Он растерянно смолк.
Гехт выпрямился и буркнул с нескрываемым презрением:
– Ко всем своим достоинствам он еще и глуп как пробка! И руки - крюки! Сам за себя цепляется! Он себе и на хлеб не зарабатывает!
Он достал отвертку из ящика с инструментом и опять склонился над машиной.
– А сколько он все-таки зарабатывает?
– полюбопытствовал Крейцер.
– Триста двадцать, если без вычетов, минус за стол и квартиру.
– На руки, значит, почти ничего?
– Шестьдесят марок на карманные расходы! Этого за глаза хватит!
– А не маловато для человека двадцати четырех лет?
Гехт вытолкнул сквозь зубы короткий смешок.
– В его возрасте я и того не зарабатывал. А этот живет на всем готовеньком. Жена о нем заботится. Вечно ему что-нибудь подсовывает, из-за своего дурацкого мягкосердечия. А к чему это привело? К тому, что парень вырос дурак дураком, что портачит он больше, чем все остальные, вместе взятые.
Гехт подошел к верстаку и продемонстрировал Крейцеру бензиновый насос, у которого был отломан фланец.
– Вот полюбуйтесь! Пятьдесят марок кошке под хвост!
– Он сердито швырнул насос обратно.
– В прежние времена за это можно было схлопотать такую взбучку, что потом три дня в голове гудело. Старик меня просто выгнал бы монтировкой из мастерской да вдобавок прислал бы счет. Нет, господин хороший, пусть Бруно сперва научится работать. Вот как заплатит все, что я на него израсходовал, тогда пусть катится на все четыре стороны.
Бруно молча трудился над карбюратором. Винты сидели словно приваренные и не желали поддаваться. Пронзительно проскрежетав по металлу, отвертка вдруг вырвалась у него из рук и упала на пол. А тут еще Бруно ободрал палец об острый край и с искаженным от боли лицом принялся высасывать кровь. Гехт так и взвился. Глаза его метали искры. Он с трудом удержался от оплеухи, поднял отвертку с пола и уставился на нее.
– Согнул, чертов болван! Любой осел сообразил бы, что для карбюратора эта отвертка не потянет.
Он швырнул отвертку на верстак, где уже лежал насос, достал из кармана спецовки другую и двумя-тремя энергичными движениями открыл карбюратор.
– Вот как надо, - буркнул он, - сто раз я тебе показывал, но тебе один черт - показывай не показывай. Тебе бы дерьмо возить, там небось ничего не испортишь.
Бруно стоял, как мокрый пудель, сгорбившись и беспомощно свесив руки. Красное от стыда лицо являло собой смесь испуга и упрямства. Вдруг громко, из глубины души вырвались рыдания, прозвучавшие как хрип загнанной лошади, после чего Бруно опрометью бросился из мастерской. Слесари молча склонились над своей работой, хотя руки их не двигались. Крейцер заметил, что всем им как-то не по себе, да и сам он не мог отделаться от тягостного чувства, что при его молчаливом попустительстве издевались над беззащитным человеком. Гехт сделал нарочито беззаботное лицо, словно ничего не произошло. Едва за Бруно захлопнулась дверь, он пожал плечами и вернулся к прерванной работе. Сунул голову под капот машины, и слышно было, как он усиленно шурует отвертками внутри, насвистывая при этом фальшиво и негромко.