Достаточно времени для любви, или жизнь Лазаруса Лонга
Шрифт:
Айра Везерел поблагодарил – Лазаруса, не техника, – уселся, погрузившись в мягкие объятия кресла, и вздохнул.
– Удобно? – спросил Лазарус.
– Вполне.
– Хочешь перекусить – или выпить? Закурить? Может, все-таки нужен переводчик?
– Нет, благодарю вас. А вы не хотите что-нибудь заказать?
– Не сейчас. Меня тут кормят, как гуся, один раз даже насильно кормили, черти. Ну, раз все в порядке, приступим к беседе. – Лазарус вдруг взревел: – Какого черта я делаю в этой тюрьме?
– Это не тюрьма, Лазарус, – спокойно ответил Везерел. – Это номер для
– А я говорю – тюрьма. Только пруссаков не хватает. Вот хоть окно – ломом не выбьешь. А дверь – открывается на любой голос, кроме моего. Даже в сортир под руки ведут – словно боятся, что я там в дыре утоплюсь. Черт, не знаю даже, мужик передо мной или баба... и это мне тоже не нравится. Готовы на руках держать, когда я делаю пи-пи. Черт знает что!
– Я посмотрю, что можно сделать, Лазарус. Впрочем, прыть техников вполне объяснима: время от времени люди калечатся в ваннах – а они знают, что, если вы получите травму, пусть и не по вине персонала, дежурный техник будет жестоко наказан. Они добровольцы, им хорошо платят. Вот и усердствуют.
– Значит, я прав – это тюрьма. А если реювенализационная палата – где тогда кнопка для самоубийства?!
– Лазарус, "каждый человек имеет право на смерть".
– Да это мои собственные слова! И кнопка должна быть здесь. Видишь от нее даже след остался... Итак, я без суда заключен в тюрьму и лишен при этом самого главного права. Почему? Я взбешен! Понимаешь, в каком опасном положении ты оказался? Никогда не дразни старого пса – может быть, у него хватит сил тяпнуть тебя в последний раз. Да при всей моей старости я ж тебе руки переломаю, пока эти болваны очухаются.
– Ломайте, если это доставит вам удовольствие.
– Да? – Лазарус Лонг призадумался. – Нет, не стоит. Они ведь отремонтируют тебя за тридцать минут. – Он вдруг ухмыльнулся. – Но я вполне способен свернуть тебе шею и разбить череп за то же самое время. И уж тогда реювенализаторы ничего не смогут поделать.
Везерел не шевельнулся.
– Не сомневаюсь в Ваших способностях, – проговорил он. – Однако едва ли вы станете убивать одного из своих потомков, не дав ему шанса высказаться, чтобы спасти свою жизнь. Вы, сэр, – мой далекий пращур по семи различным линиям.
Лазарус пожевал губами и с несчастным видом сказал:
– Сынок, у меня столько потомков, что про кровное родство несложно и забыть. Впрочем, ты прав. За всю жизнь я никого не убивал просто так. – Он опять ухмыльнулся. – Но если мне не вернут ту самую кнопку, я подумаю, не сделать ли все-таки исключения из этого правила – для тебя.
– Лазарус, если хотите, я прикажу немедленно установить ее: но можно сперва сказать десять слов?
– Хм, – недовольно проворчал Лазарус. – Хорошо. Пусть будет десять. Только не одиннадцать.
Помедлив мгновение, Везерел стал загибать пальцы:
– Я-выучил-ваш-язык-чтобы-объяснить-насколько-нуждаюсь-в-вас.
– Десять, – согласился Лазарус. – Однако в них намек на то, что тебе нужно еще пятьдесят. Или пятьсот. Или пять тысяч.
– Или ни одного, – добавил Везерел. – Вы можете получить
– Тьфу! Айра, старый пройдоха, ты сейчас действительно убедил меня, что мы с тобой родственники. Ты прекрасно знаешь, что я не покончу с собой, не узнав, что у тебя на уме... тем более, что ты выучил мертвый язык для одного короткого разговора. Хорошо, говори. И первым делом объясни, что я здесь делаю. Я знаю – знаю! – что никаких реювенализаций не просил. Но проснувшись, я обнаруживаю, что дело наполовину сделано. И тогда я зову председателя. Итак, зачем я здесь?
– Может быть, мы вернемся чуточку назад? И вы объясните мне, чем занимались в той ночлежке в трущобах старого города?
– Что я там делал? Умирал. Спокойно и благопристойно, как загнанный конь. То есть пока твои держиморды не схватили меня. Или ты думаешь, что для этого можно найти лучшее место, чем ночлежка, если человек не желает, чтобы его тревожили? Заплатил вперед за топчан – и лежи себе на здоровье. Они стянули все, что у меня было, даже ботинки. Но я ожидал этого – окажись я на их месте, точно так же поступил бы в подобных обстоятельствах. А обитатели ночлежек обычно добры к тем, кому приходится хуже, чем им самим – там всякий подаст напиться больному. Вот чего я хотел – остаться в одиночестве и наконец подвести все итоги. Да только твои вот застукали. Скажи, как они меня разыскали?
– Лазарус, меня удивляет не то, что мои... как вы говорите? "Фараоны"? Да, "фараоны" – что мои "фараоны" нашли вас, а то, что они потратили столько времени на поиски, идентификацию и задержание. За это начальник отдела вылетел с работы. Я не терплю неумех.
– Значит, ты его выгнал? Дело твое. Но почему? Я же прибыл на Секундус с Окраины и, кажется, не оставил следов. Все так переменилось с тех пор, когда я в последний раз имел дело с Семьями... когда обманом прошел реювенализацию на Супреме. Значит, теперь Семьи обмениваются информацией и с Супремой?
– Боже мой, Лазарус, нет, конечно – и вежливым словом не обменялись. Среди членов Фонда существует сильное меньшинство, которое полагает, что вместо введения эмбарго Супрему следует попросту уничтожить.
– Что ж... если звездная бомба поразит Супрему, скорбь моя дольше тридцати секунд не продлится. Однако у меня были причины пройти реювенализацию именно там, хотя пришлось изрядно переплатить за ускоренное клонирование. Но это совсем другая история. Так как же, сынок, вы меня обнаружили?
– Сэр, приказ всеми силами разыскать вас уже семьдесят лет исполняется не только здесь, но и на каждой планете, где живут представители Семей, а что касается того, как мы это сделали... вы помните прививку от лихорадки Рейбера, которую в обязательном порядке делают всем иммигрантам?
– Помню. Досадный пустяк, не стоило поднимать шума, ведь я знал, что меня ждет ночлежка. Айра, я понимал уже, что умираю. И все было в порядке – я был готов к смерти. Только не хотелось умирать в одиночестве, в космосе. Хотелось слышать человеческие голоса, ощущать запахи тел. Детство, конечно. Да и ко времени приземления я был уже достаточно плох.