Достопамятная жизнь девицы Клариссы Гарлов
Шрифт:
Я не въ состояніи сносить Г. мой, видя себя безпрестанно остановляемою. И такъ буду ли я когда ниесть имть свободу, поступать по своей вол? Что Богу угодно ни будетъ, я пойду; и вырвавши у него свою руку, я вторично вложила въ замокъ ключь. Но онъ былъ гораздо проворне меня, и падши на колна между дверью и мною, говорилъ: Ахъ! сударыня, я еще васъ заклинаю, на колнахъ предъ стопами вашими, какъ можете вы взирать съ равнодушіемъ на вс несчастія, изъ всего сего воспослдовать могущія? По претерпніи мною обидъ, и по торжеств надо мною одержанномъ, естьли вашъ братъ достигнетъ до своихъ намреній, то нкогда мое сердце затрепещетъ отъ всхъ тхъ злощастій, которыя произойти могутъ. Я униженно васъ прошу, дражайшая Кларисса, разсмотрть сіе и не упускать случая… Извстія мною получаемыя весьма меня въ томъ утверждаютъ.
Ваша довренность, г. Ловеласъ, излишне далеко простирается къ вроломному человку.
На конецъ я вложила ключь въ замокъ, какъ взглянувъ вдругъ весьма устрашеннымъ взоромъ, и произнося громкое восклицаніе, сказалъ онъ мн съ торопливостію. Они у дверей, разв вы ихъ не слышите, любезная моя! И взявшись за ключь, онъ нсколько минутъ его вертлъ, какъ будто бы хотлъ крпче запереть дверь. Вдругъ послышался голосъ и сильные удары по дверямъ, которые, казалось, скоро выломятъ оную. Скорй, скорй, слышала я, повторительной крикъ. Ко мн, ко мн; они здсь, они вмст, скорй, берите пистолеты, ружья. Они продолжали бить въ двери. Онъ съ своей стороны, съ великою гордостію вынулъ свою шпагу положилъ ее обнаженную подъ свое плечо: и взявъ об трепещущія мои руки, старался всми силами тащить меня съ собою. Бгите, бгите; поспшайте, дражайшая Кларисса; единая токмо минута остается къ бгству; ето можетъ вашъ братъ, ваши дядья, и Сольмсъ… они въ единую минуту могутъ выломать двери. Бгит дражайшая моя, естьли не желаете, чтобъ поступили съ вами еще жесточе, нежели прежде… Естьли не желаете видть предъ вашими ногами двухъ или трехъ мертво поверженныхъ. Бгите, бгите, я васъ заклинаю!
О Боже! вскричала я несмысленная; призывая его на помощь, объята будучи ужасомъ, смущеніемъ, которыя не дозволили мн ничему противиться. Глаза мои вокругъ меня обращались, ожидая съ одной стороны брата и въ ярость приведенныхъ дядьевъ, съ другой вооруженныхъ служителей, и можетъ быть самого родителя пылающаго гнвомъ, ужаснйшимъ той шпаги, которую я обнаженную видла, и всего того, чего страшилась. Я столь же быстро бжала какъ и мой предводитель, или мой хищникъ, не чувствуя своего бгу. Чрезвычайной мой страхъ придавалъ крылья ногамъ моимъ, лишивши меня разсудка. Я бы не различила ни мстъ ни дорогъ, естьлибъ не была безпрестанно влекома съ равною силою, особливо, когда оглядываясь назадъ, увидла я человка, которой какъ я думала, вышелъ изъ садовыхъ дверей, и которой слдуя за нами взоромъ своимъ, изъявлялъ великія движенія и казалось призывалъ прочихъ, коихъ за угломъ стны не льзя было видть; но которыхъ почитала я за моего родителя, моего брата, моихъ дядьевъ и всхъ домашнихъ служителей.
Находясь въ такомъ ужас, вскор потеряла я изъ виду садовыя двери. Тогда, хотя оба мы весьма запыхались; но Ловеласъ взялъ меня подъ руку, держа другою свою шпагу, и принуждалъ меня бжать еще скоре. Однако голосъ мой противорчилъ моему дйствію. Я безпрестанно кричала: нтъ, нтъ, нтъ, колеблясь, и оглядываяся назадъ дотол, пока могла видть стны сада и парка. Наконецъ достигла я до кареты его дяди, окруженной четырмя вооруженными конными людьми.
Позволь, моя любезная Гове, что бъ я здсь прекратила мое повствованіе. При семъ печальномъ мст моего извстія, я усматриваю всю мою нескромность, которая ясно мн представляется. Смущеніе и скорбь столь разительны мн казались какъ и удары кинжала, коими бы сердце мое поражено было. Должна ли я была столь безразсудно согласиться на такое свиданіе, которое естлибъ я хотя нсколько разсудила о его и моемъ свойств, или просто о обстоятельствахъ, меня предавало его вол, и лишало силъ сохранить саму себя?
Ибо не должна ли я была предвидть, что почитая себя не безъ причины въ опасности лишиться такой особы, которая стоила ему столько безпокойствъ и трудовъ, онъ не не щадитъ ничего, дабы токмо не упустить ее изъ своихъ рукъ; что будучи не безъизвстенъ о моемъ предпріятіи отречься отъ него навсегда на одномъ только договор, отъ котораго зависло мое примиреніе съ фамиліею; всячески онъ будетъ стараться лишить меня самое власти исполнить оное; однимъ словомъ, что тотъ, которой изъ одной хитрости не бралъ моего письма, [ибо весьма невроятно, моя любезная, чтобъ за каждымъ его шагомъ столь строго присматривали, опасаясь найти въ ономъ противное приказаніе, какъ я о томъ весьма основательно судила, хотя но причин другихъ опасеній и худо симъ разсужденіемъ пользовалась] не имлъ бы хитрости меня задержать до того времени какъ, страхъ быть пойманной, привелъ бы меня въ необходимость за нимъ слдовать, дабы тмъ избжать большаго гоненія, и грозящихъ мн нещастій.
Но естьлибъ я знала,
Ахъ! для чего, для чего дражайшіе мои друзья… Но имю ли я причину ихъ хулить, когда я почти совершенно была уврена, что страшная среда могла бы для меня быть гораздо щастливе, нежели бгство, и что по намренію моихъ родственниковъ, былабъ она для меня послднимъ нещастіемъ, которое я должна была претерпть? О естли бы Богу было угодно, чтобъ я сего дня дождалась! Покрайней мр, естлибы я отложила до того времени то намреніе, которое исполнила, и въ которое, можетъ быть, я стремительно впала отъ презрнія достойнаго страха; то не чувствовала бы я толикой укоризны моего сердца, и симъ бы избавилась отъ тягчайшаго бремени?
Ты знаешь, любезная моя, что твоя Кларисса всегда щитала за подлость оправдывать свои заблужденія заблужденіями другихъ людей. Я молю Бога простить тхъ, которые жестоко со мною поступали; но ихъ погршности нимало не могутъ служить мн въ извиненіе; мои же начались не съ ныншняго дня, ибо мн никогда не должно было имть переписки съ Г. Ловеласомъ.
О подлый обольститель! Колико сердце мое на него негодуетъ! Приводить такимъ образомъ изъ бдствія въ бдствіе молодую двицу… которая по истинн весьма на собственныя свои силы надялась. Сей послдній шагъ былъ слдствіемъ, хотя отдаленнымъ перваго моего проступка; переписки, которую покрайней мр отецъ мой мн запретилъ. Сколь бы лучше я поступила, естьлибъ въ то время, когда первыя его запрещенія касались до посщеній, представила Ловеласу ту власть, которой я была покорена и изъ того улучила случай прервать съ нимъ переписку? Тогда я думала, что отъ меня всегда зависть будетъ продолжать или прервать оную. Я почитала себя боле обязанною, нежели прочіе, быть какъ бы судіею сей ссоры. Теперь я вижу, что моя дерзость наказана, какъ то и по большей части безпорядковъ случается то есть, сама собою.
Что касается до сей послдней отважности; то ясно вижу, когда ужъ весьма поздо, какимъ образомъ благоразуміе повелвало мн поступать. Поелику я имла единое намреніе дабы сообщить ему мои мннія, онъ же совершенно зналъ въ какомъ положеніи находилась я съ моими друзьями; то нимало бы мн не долженствовало думать, получилъ ли онъ мое письмо или нтъ; а особливо ршившись неотмнно отъ него освободиться. Когдабъ онъ пришедши въ назначенное время, но увидлъ меня на знакъ его отвтстствующую; то не приминулъ бы придти; на условленное для нашей переписки мсто; и нашедши въ ономъ мое письмо, конечно бы по надписанному въ немъ числу уврился, что былъ самъ виноватъ, когда ране не получилъ онаго. Но, когда соображалась я съ тми причинами, которыя понудили меня согласиться къ нему писать, то пустая предъусмотрительность устрашала меня чтобъ онъ не увидя меня по моему общанію съ собою, не сталъ бы мыслить о новыхъ обидахъ, кои могли бы довесть его до наглостей. Онъ почитаетъ, по истинн мой страхъ справедливымъ, и я тебя о томъ увдомлю когда буду имть случай; но для избжанія мнимаго зла, надлежало ли мн стремиться въ дйствительное? Наиболе приводитъ меня въ стыдъ то, что я по всмъ его поступкамъ теперь признаю, что онъ столько надялся на мою слабость, сколько я на собственныя мои силы. Онъ не обманулся въ томъ разсужденіи, которое о мн имлъ, между тмъ какъ то мнніе, которое я имла о самой себ смшнымъ образомъ меня обмануло; и я вижу его торжествующаго въ такомъ пункт, которой составлялъ существенность моей чести! Я не знаю, какъ могу сносить его взоры?
Скажи мн, дражайшая Гове, но скажи чистосердечно, не презираешь ли ты меня? Ты должна меня презирать; ибо наши души всегда составляли одну, и я сама себя презираю. Легкомысленнйшая и неразумнйшая изъ всхъ двицъ, сдлала ли бы что ни есть хуже того, что я подала о себ думать къ стыду моему? Весь свтъ узнаетъ о моемъ преступленіи, не будучи извстенъ о причин онаго, и не понимая какими хитростями я до того доведена [поврь, любезная моя, что я имю дло съ наихитрйшимъ изъ всхъ человковъ]; и какое великое униженіе есть слышать отъ людей, что отъ меня боле ожидали всякаго добра, нежели отъ многихъ другихъ.