Доверенное лицо
Шрифт:
На кокосовый орех вспорхнула птичка — как ее называют по-английски? — и принялась быстренько выклевывать из него что-то вкусное. Допустим, до Вулхэмптона он доберется. А дальше — в Лондон или куда? Когда он прощался с Роз, у него был план, но все переменилось, тем более, если его разыскивают еще и по делу об убийстве К. Охотятся, наверное, куда серьезнее прежнего. Ни в коем случае нельзя еще глубже впутывать в это дело Роз. Насколько было бы проще, — подумал он устало, — если бы сейчас в сарай вошел полицейский и… Птица внезапно вспорхнула с кокосового ореха. На дорожке послышался шорох, будто кто-то шел на цыпочках. Он терпеливо ждал ареста.
Оказалось — кошка. Черная, с длинным хвостом, она смотрела на
Больше всего его беспокоила сейчас судьба револьвера. Напрасно он все-таки доверился этим юнцам. Они вообще могли выдумать всю историю про взрыв склада — просто хотели побаловаться оружием. В любой момент может случиться все, что угодно. Они могут пустить оружие в ход просто из озорства, смешно ждать высокой морали от сопляков с такими отвратными физиономиями. Однажды ему послышался выстрел — он обмер, но тут же раздался второй такой же — наверно, «чихал» автомобиль уполномоченного. Стало темнеть. Наконец, когда он не мог уже разглядеть кокосового ореха, он вышел из сарая. У него буквально слюнки текли от предвкушения объедков с птичьего стола. Под его ногой скрипнул шлак на дорожке, и тотчас в доме отдернули занавеску — миссис Беннет испуганно таращила на него глаза, прижавшись носом к кухонному стеклу. Он ясно видел ее, разодетую для похода в церковь, ее костистое суровое лицо. Он застыл на месте. Неужто не заметила? Это невозможно. Но в саду было темно, и старуха опустила занавеску.
Он обождал немного и направился к ореху.
Пиршество получилось не из приятных, мякоть кокоса оказалась жесткой, драло горло. Он прокрался обратно в сарай. Ножа у него не было, пришлось выскребывать пальцем белые сухие волокна. Даже самым долгим ожиданиям приходит конец, за это время он успел передумать обо всем — о Роз, о будущем, о прошлом, о ребятах с револьвером. Чем еще занять голову? Он попытался вспомнить стихотворение, которое осталось в записной книжке, украденной шофером Л.: «И все равно стук сердца моего летит вослед твоим шагам…» Дальше припоминать не хотелось, а ведь прежде эти строки значили для него очень много. Он подумал о жене и почувствовал, что нити между ним и ее могилой начинают ослабевать. Такова подлость жизни. Надо умирать вместе, а не поврозь.
Часы на церкви пробили семь.
II
Положив остатки кокосового ореха в карман, он осторожно вышел из сарая. Он внезапно сообразил, что парни не сказали ему, как выбраться из этого садика. Типичное ребячество: великолепно продумать общий план и забыть о деталях. И этим юнцам он доверил оружие! Безумие. Сами-то наверно махнули обратно через стенку — так же, как и пришли. Но он-то не мальчишка — усталый, голодный, немолодой уже человек… Да у него просто не хватит сил подтянуться так высоко. Он попробовал — не вышло. Еще раз, еще… Мальчишеский голос из сортира по ту сторону забора шепнул: «Это ты, друг?»
Значит, они все-таки не забыли о деталях. Он ответил:
— Да.
— Там в стене нет одного кирпича.
Он пошарил рукой — верно.
— Давай быстрее!
Он упал на четвереньки как раз на то самое место, где они его подсаживали утром. Замызганный маленький оборвыш критически посмотрел на него и сказал:
— Я тут на стрёме.
— А где другие?
Он мотнул головой в сторону темной массы террикона, нависшего над городом, как грозовая туча.
— Там, на шахте.
Он почувствовал, как на него с новой силой нахлынули мрачные предчувствия. Словно ему опять предстоит пережить те пять минут, что отделяют вой сирены от первых бомб. Словно дикая беспощадная анархия вырвалась на свободу, как гром в горах.
— Идите и ждите Крики, — хрипло скомандовал мальчуган.
Он повиновался. Что ему еще оставалось делать? А время они выбрали точно — на длинной серой улице, почти не освещенной, ни души. Он шел словно по мертвому городу-музею угольного века — только свет в окнах церкви разрушал это впечатление. Он почувствовал себя очень усталым и очень больным и с каждым шагом его мрачные предчувствия нарастали. Он физически, всей кожей ощущал опасность, ожидая внезапного грохота, который в любую секунду мог разорвать тишину. На северо-западе, где-то над Вулхэмптоном, стояло красное зарево, словно в городе полыхал пожар.
Между баптистской церковью и соседним домом был узкий проход. Д. застыл, не сводя глаз с улицы, в ожидании Крики и автобуса. Единственный оставшийся в Бендиче полицейский дежурил, наверное, у дома Чарли Стоува, дожидаясь ордера на обыск. За спиной Д. высились горы пустой породы — где-то там в темноте мальчишки собирались у склада взрывчатки. Из церкви доносился нестройный хор женских голосов: «Слава всевышнему на небесах…»
Пошел мелкий дождь, принесенный ветром с севера. Он был пропитан угольной пылью и стекал по лицу, как разведенная краска, оставляя грязные полосы. Мужской голос, — басовитый, добрый и уверенный, где-то совсем рядом отчетливо произнес: «Помолимся все», и торжественно поплыла импровизированная молитва: «Источник всего добра и правды… благословляем тебя за дары твои…» Дождь просочился через плащ, и мокрая рубаха легла на грудь холодным компрессом. Что это — шум машины? Он услышал яростный треск мотора и осторожно высунулся на улицу, ожидая увидеть Крики.
И тут же отпрянул обратно во тьму — это был не автобус, а мотоцикл, на котором ехал полицейский, должно быть, привез ордер из Вулхэмптона. Значит, они вот-вот выяснят, что у Чарли Стоува его нет. Куда же запропастился автобус? Теперь они наверняка остановят и обыщут автобус, если только ребята и такой вариант не предусмотрели. Он распластался по церковной стене, стараясь хоть спину уберечь от секущего дождя, и, слыша молитву, представил себе светлый, облицованный деревянными панелями зал, стол вместо алтаря, теплые батареи, женщины в воскресных платьях… Среди них и миссис Беннет. «Мы молим тебя за наш истерзанный и измученный мир… Мы помянем перед тобой жертвы войны, бездомных и нищих». Он угрюмо улыбнулся и подумал: если бы они знали, что молятся за меня. Как бы им это понравилось? Они запели гимн, и торжественные слова поплыли в темноту: «В святой любви пребудем, да не убоится сердце перемен…»
Его бросило поперек прохода, и он упал, ударившись затылком о камень. Шрапнелью посыпалось стекло. Ему почудилось, что вся стена над ним накренилась и вот-вот повалится на него. Он закричал. Он кричал от страха, не от грохота — грохот был слишком сильный, чтобы его слышать. Звук взрыва осознаешь, когда он затихает и доносится только лай собак, крики людей, шипение осыпающегося кирпичного щебня. Он закрыл лицо руками, защищая глаза, и снова закричал. По улице бежали люди. Неподалеку раздавались бравурные звуки фисгармонии, но он уже их не слышал, он снова лежал под развалинами дома, снова мех мертвой кошки щекотал ему губы.