Дождь Забвения
Шрифт:
– Когда солнце встает, это так хорошо, – проговорил он, мучительно подбирая слова. – Город выглядит будто на картине.
– Да. Наверное, краски великолепны. Я всегда любила весну. От нее почти так же захватывает дух, как от осени.
– Кажется, нет такой поры, когда бы меня не восхищал этот город. Разве что в январе…
– Грета читает мне газету. – Маргарита хлопнула по развернутым полосам. – Хочет, чтобы я слушала только приятные новости, но мне интересны все – и дурные, и хорошие. И вот что скажу: не завидую я вам, молодым.
Флойд улыбнулся, напрягая память: когда это его в последний раз называли молодым?
– Пока ситуация не кажется мне слишком уж скверной.
– Вы помните тридцатые?
– Нет, не помню.
– Тогда, при всем уважении, скажу: вы и представления не имеете, какая ситуация хороша и какая плоха.
Грета тревожно и предупредительно взглянула на Флойда, однако тот лишь улыбнулся и добродушно произнес:
– Да, не имею.
– Во многих отношениях жизнь была прекрасной. Закончилась Депрессия, стало больше денег. Исчез дефицит еды, одежда стала красивее. Танцевальная музыка – лучше. Мы могли держать машину, раз в год отдыхать в провинции. И приемник купили, и даже холодильник. Но в той жизни была грязь, поток ненависти, клокотавшей совсем близко, под тонкой пленкой. – Маргарита посмотрела на племянницу. – Ненависть и загнала Грету в Париж.
– Наци получили то, чего заслуживали, – сказал Флойд.
– Мой муж успел увидеть этих чудовищ у власти. Он знал цену их пропаганде и пустым обещаниям, но понимал также, что они умело взывают к самому злому, жалкому и гнусному в людях. К тому, что есть у всех. Мы хотим ненавидеть тех, кто на нас не похож. И чтобы ненависть породила злодеяния, нужно лишь чуть нашептать на ухо, убедить нас в правоте ненависти.
– Это действует не на всех, – возразил Флойд.
– В тридцатых так говорили многие порядочные люди. Они считали, что слова ненависти дойдут лишь до невежественных и до тех, чьи сердца уже переполнены ею. Но это заблуждение. Нужны немалые силы души и разума, чтобы пустить отраву внутрь, – а такие силы нашлись не у всех. И еще меньше было тех, кто сумел высказаться против, встать на пути у разжигателей ненависти.
– Ваш муж был одним из таких? – спросил Флойд.
– Нет. Он был одним из миллионов, не сказавших и не сделавших ничего – до самой смерти.
Флойд не знал, что и ответить. Из сидящей на постели женщины будто лилась мощным потоком живая история. Флойд ощущал его силу.
– Я всего лишь хочу сказать, что ненависть очень заразна. Мой муж говорил, что пока разжигателей ненависти не уничтожат, не выжгут вместе со всем их ядом, всегда будет всходить новая поросль, как сорная трава. – Маргарита коснулась газеты. – Флойд, трава выросла опять. В сороковом мы подстригли газон, но не рассыпали пестициды. И спустя двадцать лет в мире снова свирепствует зараза.
– Я знаю, многие люди ведут очень худые речи. Но их никто не принимает всерьез.
– В двадцатых никто не принимал всерьез нацистов.
– Но сейчас действуют законы против разжигания ненависти, – возразил Флойд.
– По этим законам никого не наказывают. – Маргарита постучала острым ногтем по газете. – Обратите внимание на свежий репортаж: вчера насмерть забили юношу, который осмелился протестовать против сеятелей злобы.
– Юношу? – Голос Флойда вдруг прозвучал надломленно, слабее, чем у неизлечимо больной старухи.
– У вокзала. Тело нашли этой ночью.
– Нет!
Грета взяла его под локоть:
– Флойд, нам нужно идти.
Он ничего не ответил.
Маргарита сложила газету и столкнула с кровати.
– Я не хотела поучать вас, – сказала она, и сочувствие, теплота ее голоса были как нож в душу. – Я всего лишь хотела пояснить, отчего я так мало завидую вам, молодым. Двадцать лет назад на горизонте собирались тучи – и вот они собираются опять. – Она немного помолчала и добавила: – Конечно, со злобой еще не поздно справиться – если против нее встанет достаточно людей. Интересно, сколько человек прошло мимо того мальчика ночью и не помогло?
Грета потянула Флойда к выходу.
– Тетя Маргарита, ему нужно идти.
Маргарита взяла его за руку:
– Так мило, что вы решили проведать меня. А еще придете?
– Конечно, – поспешил согласиться Флойд и вымученно улыбнулся.
– Пожалуйста, принесите мне земляники. В этой комнате станет немного повеселее.
– Я принесу земляники, – пообещал он.
Грета повела его вниз, не отпуская руки.
– Вот так всегда, – заметила она, когда отошли далеко от дверей спальни. – Когда обсуждаем новости, у нее язык как бритва. При этом тетя не понимает, какой сейчас месяц. Тебя вот вспомнила, и то хорошо. Будем надеяться, она забудет про землянику.
– Я найду…
– В это время года? Флойд, не беспокойся. В следующий раз, когда ты придешь, она ничего не вспомнит.
Флойд подумал: Грета говорит столь жестокие и циничные слова лишь потому, что любит Маргариту.
Они уселись за стол в кухне. На подоконнике ворковал голубь. Грета подхватила кусок черствого хлеба и швырнула в стекло. Взвихрились серые перья, голубь упорхнул.
– Может, это другой парень, – сказала Грета, угадав, о чем думает Флойд. – Ты, наверное, в последнее время не читаешь газет. Людей бьют постоянно.
– Мы оба знаем: мальчишка тот самый. Зачем притворяться?
– Вчера мы это уже обговорили. Если бы ты вмешался, тебя бы зарезали.
– Прежний я, может, и вмешался бы.
– Прежнему тебе следовало иметь побольше здравого смысла.
– Пытаешься успокоить мою совесть? – спросил Флойд, глядя в потолок и воображая только что посещенную спальню и молчание, в котором осталась ее обитательница. – Пусть она не представляет, какой сейчас месяц, но суть происходящего понимает как надо.
– Может, все не так плохо. Старики постоянно думают, что мир вот-вот развалится. Так уж у них заведено.
– А вдруг они правы? – спросил Флойд.
Грета подняла хлеб, которым бросала в голубя.
– Возможно. И это отличная причина уехать из Парижа.
– Интересный вывод.
– Сдается, ты и не задумывался над моим предложением.
– Я рассказал Кюстину.
– И как он отнесся?
– Легко. Он ко всему так относится.
– Андре хороший человек. Думаю, из него выйдет отличный глава частного сыскного агентства.