Дождь Забвения
Шрифт:
– Почему нет?
– Заранее предупреждаю: это уж точно не общепринятая версия. Так вот, теория номер три говорит, что ухабы – попросту реклама.
Ожье уже открыла рот, но Скелсгард не дала ей выговорить и слова:
– Нет уж, позволь договорить. Если подумать, в этом имеется здравый смысл, хоть и слегка вывихнутый. Почему у галактической суперцивилизации не может быть рекламы? К нашей-то она приросла накрепко.
– Надо же, реклама… – растерянно проговорила Ожье, не в силах решить, шутит Маурия или нет.
– Ты задумайся: путешественник в гипертоннеле – идеальная жертва. Сидишь в кабине весь рейс – глазеть не на что, деться некуда. Лучшего места для рекламы не найти. Интересно, что они предлагали? Страсть как хочется узнать. Может, строительство планеты под ключ? Или обмен старых черных дыр на новые с доплатой?
Ожье наконец улыбнулась.
– Внимание! Сверхновая может вспыхнуть в любой момент! Защитите свою планетную систему надежной страховкой! – зазывно проговорила она.
– Или так, – подхватила Маурия. – Устали от Млечного Пути? Отчего бы не взглянуть на чудесную недвижимость в Большом Магеллановом Облаке? Лучшие виды окрестностей – и всего в паре пересадок от галактического ядра!
Ожье хихикнула, развеселившись:
– Соседние звезды захвачены экспансивными приматами? У нас лучшие средства обеззараживания!
– Ваш старый бог не справляется? Добавьте ему возможностей, позвонив…
Скелсгард не сдержалась и прыснула со смеху.
– Ты права, проверить теорию номер три никак невозможно, – сказала Ожье.
– Ну почти. Во всяком случае, я предпочитаю ее теории номер четыре.
– И что же она предполагает?
– Что это хулиганы рисовали на стенах!
– О боже правый! – только и сказала Ожье и поразилась: неужели это с ее уст сорвалось устаревшее восклицание? Верити затрясла головой, будто сдерживая чих. – И ты хочешь сказать, что кому-то платят за придумывание таких бредней?
– Само собой. И если взять энтропию Шеннона, гипотеза подтверждается. Если рассмотреть человеческие надписи на стенах…
– Скелсгард, хватит! – буркнула Ожье. – Не желаю слышать про корябанье на стенах, инопланетное или человеческое.
– Да, звучит малость депрессивно.
– Если бы малость.
– Да не бери в голову! – Маурия махнула рукой. – Мало кто принимает наши версии всерьез. Есть небольшая проблемка: структуры на стенах меняются со временем, причем в зависимости от условий стабильности. Хотя это может быть ну уж очень хитрое граффити…
– А есть теория номер пять?
– Пока нету. Но я уверена: кто-то уже скрипит мозгами.
Ожье расхохоталась. Весь ее опыт работы в науке говорил: да, так оно и есть. Кто-то уже скрипит мозгами. И Скелсгард сдалась. Обе смеялись до изнеможения, а когда умолкли, едва дыша, вытирая катящиеся слезы, Авелинг наконец открыл глаза.
Он бесстрастно посмотрел на женщин и произнес:
– Шпачихи…
На двадцать девятом часу полета что-то ощутимо изменилось на дисплее, показывающем контуры стен. Линии стали искривляться, образуя упорядоченный, причудливый рисунок, совершенно непохожий на асимметричные ухабы локальных дефектов тоннеля.
– Взгляни, тебя заинтересует, – предложила Скелсгард.
– Это плохо? – спросила Ожье.
– Нет, просто необычно. Но это для нас рутина. Постоянно такое встречаем между двадцать восьмым и двадцать девятым часами, хотя никогда на одном и том же месте.
– Снова граффити? Или турбулентность?
– Нет. Уж слишком стабильно.
Ожье наклонилась вперед, немного ослабив предохранительный ремень, и тихо заговорила. Авелинг слегка похрапывал, и будить его не хотелось.
– И что же это?
– Приближаемся к расширению тоннеля. Этот участок похож на вытянутый пузырь. – Шевеля джойстиком, Скелсгард добилась от двигателей серии коррекционных импульсов. – Сперва мы и не знали, что думать об этом.
Ожье попыталась увидеть смысл в движущихся контурах, но вскоре решила: наверное, потребуются недели практики, чтобы вообразить картину в привычных трех измерениях, глядя на эти изгибающиеся линии.
– А теперь знаете?
– Мы назвали этот пузырь Пещерой Развилок. Насколько мне известно, прогры не встречали ничего подобного в своих путешествиях. Все отмеченные ими тоннели – простые связи от точки к точке. Бывают скопления близких порталов, но тоннели не пересекаются.
– За исключением этого?
– Очевидно, что этот тоннель особенный, поскольку он выводит в самую сердцевину АБО. Мы полагаем, что разные ветки тоннеля позволяют достичь разных точек планеты. – Обгрызенным ногтем Скелсгард постучала по дисплею. – Вот здесь и здесь, насколько можно судить, девятнадцать разных выходов, не считая того пути, по которому мы прибыли. Проблема в том, что наше управление позволяет свернуть только в шесть. К остальным не успеваем добраться. В четыре из тринадцати удалось отправить легкие зонды – и никакого ответа. Должно быть, они не прошли маршрут до конца.
– А что в шести, куда успеваете свернуть?
– Все они ведут вниз, на глубину в несколько сот метров. Потому пять – практически бесполезны. Конечно, мы сможем прокопаться к поверхности, но это займет годы, и каждый выбранный килограмм придется увозить домой.
– Что-то я не понимаю, – хмыкнула Ожье. – Чем труден проход через скалу? Вы ведь уже изрыли половину Фобоса.
– Сложность в том, что наши инструменты не работают на Земле-Два. Пробиваться нужно буквально вручную.
Ожье задала очевидный вопрос:
– Если не можете выйти на поверхность, откуда знаете, что вы на той же самой планете? А вдруг ветки уводят на другие миры?
– Не уводят. Гравитация одна и та же, отклонения – один-два процента для всех выходов. Геохимия изменяется сильнее, но такие колебания в порядке вещей на одной и той же планете. Можно сопоставить данные с Землей-Один и выяснить, где мы оказались, по крайней мере с точностью до континента. Но выйти на поверхность позволяет только один тоннель.
– Он ближе к ней?