Дождь
Шрифт:
"Это почему?" - удивился Дождь.
"А потому, что возвращаться захотел! Тебе же фактически за твой талант бессмертие даровали! Летай себе, пой, играй на флейте или фаготе, целых два инструмента отсобачили, это кому так? Никому! А тебе дали. Потому что Старик тебя любит и под твою музыку ему засыпать легче. Тебе память оставили! Помни, что хочешь, то и вспоминай, тебе глаза, лицо оставили, смотри, как людишки копошатся, радуйся! А ты - нет! Бессмертия не надо, возвратите смертную жизнь, хоть разочек арбуз откусить да соленый огурец схрумкать!"
"Это что такое?" - спросил Дождь.
"А, это... Ну, пища такая!.. Там есть надо, чтобы жить! Ты что, забыл?!."
"А, вспомнил!
– закивал Дождь.
– Но ни арбуза,
"Это здесь едят. Ничего, есть можно, - Мудрый Ворон вздохнул.
– Любви ему, видите ли, захотелось! Мало ли что мне хочется?!. Я, может, тоже любви хочу, да молчу и не выпрыгиваю из штанишек! Это Старик тебя распустил, другого он бы выдрал молниями, и столетие б на задницу не сел!.. А то как, бывали такие случаи. Или бы к скале приковал, да Орел бы печень клевал каждый день. Это как?.. Вся бы любовь из башки выскочила!.."
– ...А вы, собственно, по какому поводу?
– не понял Петр Иванович.
– Я люблю вашу дочь, - помолчав, пробормотал Дождь, и в комнате стал светло, как днем.
– Интересно, - промычал Петр Иванович.
– Что интересно?
– Что это светится-то?
– удивился Неверующий.
– Рубашка фосфором, что ли, пропитана?
– Это душа светится, - помолчав, ответил Дождь. Он не знал, что такое фосфор, поэтому и не сразу решился ответить.
– Она что, электрическая?
– не понял Петр Иваныч.
– Какая душа-то? Это как раньше-то говорили? В бога и в душу?.. Эта душа, что ли?
– Душа есть душа, все, что в вас чувствует и мыслит, - заметил Дождь, - а свет божественный пролит не на каждого...
– Вы - священник?
– оживился Петр Иваныч.
– Нет, я не священник...
– А профессия какая?
Дождь задумался. Подумав, он улыбнулся и ответил:
– Наверное, музыкант, певец...
– Вон оно что!
– уважительно кивнул Неверующий.
– Петь я люблю. Газировки хотите?
– Нет, спасибо...
– Они, конечно, эссенции мало льют, разбили бутыль, а теперь и вовсе безвкусная будет. И давно вы знакомы?
– Почти пятьсот лет...
– Ага, - заулыбался Петр Иваныч, - давно, значит! Это хорошо!
Он вытащил из стола бутылку "Лимонада", налил стакан и залпом выпил.
– И сахару недокладывают!
– вздохнул он.
– Вроде варенье варить рано, куда они его таскают?!. Так вы в школе пение преподаете?
– вдруг сообразил Петр Иваныч.
– Нет, я не учился этому, я пока не достоин еще учить других... смутился Дождь.
– Вот это хорошо!
– обрадовался Петр Иваныч.
– А то нынче не успел сопли подтереть, давай других учить! Моему директору тридцать семь лет! Мальчишка! И он меня учит, как учет вести! Сопляк! А вы где работаете, позвольте полюбопытствовать?
– Я пока нигде не работаю...
– Вот это плохо!
– покачал головой Петр Иванович.
– Работа, она облагораживает!..
– Я буду работать!
– заверил Неверующего Дождь.
– Вот это хорошо! С вашей специальностью можно ого-го! У нас технологом Афанасий Титыч работал. На трубе дул. Дул и дул. Мы его выгнали за пьянку, он никуда устраиваться не хочет. Я спрашиваю: чо робишь? Он грит: играю на альтушке, "жмуриков" провожаем. В день по десятке, да еще напоят и накормят! Сыт, пьян и нос в табаке! Работы два часа и уважение. А помирают каждый день. И всем надо с музыкой... Эт-о хорошая специальность!..
– Петр Иваныч помолчал, потом оглянулся на дверь и, подавшись к Дождю, прошептал: - Я вить сам в детстве стихи писал! И ничего! И летать очень хотелось. Мы с пацанами даже крылья сделали и с сараюхи сиганули. Ну, отец выдрал, само собой. Только Снегирь ногу вывихнул, а так была у меня охота до всякого такого. Была, да прошла...
– Петр Иваныч потускнел, сник, долго молчал, потом добавил: - Я очень завидовал, кто на гармонике играть умеет! И так сердце жгло, так играть хотелось, да отец не купил, а поиграть не давали. У Костромеева была гармоника. Сам не играл, но и играть никому не давал. Не для того, грит, куплена, для фасону стоит!..
Тайный свет вдруг вспыхнул в угасшей душе Петра Иваныча, и слабый отблеск засветился в глазах. Дождь невольно почувствовал к нему симпатию.
– Еще ведь не поздно, - проговорил Дождь.
– Душа отогреется и сама запоет, главное, чтоб желание не остыло... Так бывает поначалу: живешь раздельно со всем миром, и звуки раздельно - скрип дверей, шорох песка, шум волн, свист ветра. И вдруг все связывается в мелодию, ты слышишь музыку дня, и гул подземного оркестра уносит тебя к вечности... Так и у любви своя мелодия, как она возникает, никто не знает, но вдруг она прорезалась и понесла, как вихрь, тебя за собой, и вот уж такие бури и ураганы ревут у тебя за спиной, и в этом громе и грохоте нежная мелодия фагота и небесный голос флейты, они переплетаются, и их уже нельзя разлучить, их уже никто не может разлучить, они вдвоем на всю жизнь, на все времена. Разве это не бессмертие? Это они там, - Дождь поднялся и ткнул пальцем в небо, воображают, что бессмертны и что более никто не обладает этим правом! Так вот, бессмертие не великая длина лет, прожитых в созерцании или деяниях небесных, бессмертие еще и в любви, и энергия, возникающая при этом, обладает столь безумной силой, что в состоянии как убить, так и исцелить. Меня она возродила, я человек, и я могу летать!
– он снова как стоял, так и взмыл в окно, оставив за собой длинный светящийся след...
Петр Иваныч не упал. Он как сидел, так и остался сидеть на стуле. Он вспомнил, что незнакомец и вчера улетел точно так же.
– Ушел в астрал, - прошептал Петр Иваныч, повторив любимое выражение своего бухгалтера-ревизора Боборыкиной. Она слыла лихой женщиной и умела осаживать грубиянов.
Было тихо, ни ветерка, и Неверующий обратил внимание на то, как подрагивают ветки яблонь. Он вдруг подумал о том, что никогда не влюблялся. С женой его познакомила сестра Клавдия. Екатерина Ивановна только что окончила училище и уже работала стоматологом. Клавдия, узнав, что Катерина Ивановна не замужем, развила такую бешеную деятельность, что Петр Иваныч послушно сделал врачихе предложение, и та его почему-то приняла. У Клавдии был дар свахи. Она женила всех, кто на ком хотел, и брала 50 рублей по старым ценам, то есть по-нынешнему всего пятерку. Катерина Ивановна была женщина нехрупкая, и Петра Иваныча первое время частенько принимали за ее сына. Так они вышли на фотографии, да, собственно, так оно и было на самом деле. Неверующий жену даже побаивался. Когда они еще только познакомились, Петр Иванович так и сказал Клавдии: "Уж очень она большая и высокая!"
– Не с ростом жить, а с человеком!
– отрезала сестра.
И действительно, они живут уже двадцать лет без ссор и скандалов, мирно и счастливо. Только вот ни разу Петр Иваныч еще не влюблялся...
Он долго думал над этим, но в голову ничего, кроме Боборыкиной, почему-то не приходило. Боборыкина только что развелась с мужем и вела себя так, словно ей стукнуло восемнадцать. Она игриво посматривала на Петра Иваныча, потом делала задумчивое лицо, потягивалась и говорила неопределенно:
– Ой, девки, квасу, что ли, принести? Жарко!..
Этой репликой она целила прямо в Петра Ивановича, который боролся с мелкими хищениями на производстве.
Раньше после работы кто захватит пряников, только что вышедших из печки, кто конфет, кто бутылку лимонада. А вахтер, тот целый день сосал леденцы и пил лимонад, жалуясь всем, что с газов у него живот пучит. Так продолжалось до тех пор, пока Неверующего не избрали в районный народный контроль, и он, понаслушавшись там дельных разговоров, объявил войну хищениям. Поэтому и реплика Боборыкиной относилась именно к нему, так как девки сидели над отчетами и голов не поднимали.