Драко Малфой и Солнечный путь
Шрифт:
Наконец, был выбран белый кашемировый шарф, в котором, по словам Драко, Малькольм выглядел «особенно невинным». Еще Драко купил цветной шелковый платок, и они покинули магазин.
К тому времени тучи уже завладели небом, и ученики поспешно возвращались в школу, чтобы успеть до дождя.
— А кому платок? — улыбаясь слегка смущенно, спросил Малькольм.
— Нам с тобой, — ответил Драко.
— Нам с тобой? — удивился Малькольм. — Это как?
— Увидишь, — ответил Драко и подарил Малькольму легкую соблазнительную улыбку.
Все-таки они не успели до грозы. Небо расколола молния, громыхнул гром, дождь хлынул внезапно и словно смыл учеников с
Малькольм, задыхаясь от быстрого бега и безудержного хохота, привалился к стене, Драко — к другой, глядя на мальчика из-под челки странно поблескивающими глазами.
А потом он вдруг в два шага пересек разделяющее их пространство и, ухватившись за концы белого шарфа, притянул Малькольма к себе.
Они целовались… Боже, как они целовались!.. Язык Драко блуждал во рту Малькольма, скользил по губам, что-то вытворял с его языком, горьковатый вкус и запах кружили мальчику голову. Потом Драко опустил руки, сжимающие талию Малькольма, ниже, властно прижимая его бедра к своим, колено утвердилось между ног четверокурсника — если бы не все это, Малькольм не смог бы устоять на ногах. Драко оторвался от его губ, внимательно и почти бесстрастно изучая лицо младшего мальчика, а потом наклонил голову и захватил губами бешено бьющуюся жилку на шее Малькольма. Колено двинулось вперед-назад, и Малькольм, запрокинув голову, забился в оргазме и бессильно обмяк в объятиях Драко.
Руки на его бедрах разжались и легли на плечи. Драко, развернувшись сам и развернув Малькольма, привалился к стене, все так же поглядывая на мальчика из-под мокрой челки. Руки легко и как-то даже ненавязчиво надавили на плечи, и Малькольм медленно, как будто совершая священнодействие, опустился на колени перед своей белокурой мечтой…
С тех пор Драко несколько раз ловил его в хогвартских коридорах между уроками, затягивая в сумасшедше-сладкие поцелуи, но ничего, похожего на вспышку страсти в Шумном Шалмане, больше не происходило. Однако сегодня…
«Если ты обгонишь Поттера в пятницу, мы вдвоем отпразднуем твою победу…»
Так сказал ему Драко. И это сулило очень многое.
Гермиона на матч не пошла. В конце концов, квиддич ей никогда не нравился, да и следить за тем, как играет Гарри, без Рона ей казалось неестественным. Раны почти затянулись. Но некоторые вещи были слишком тесно связаны с ее другом, с ее первым парнем, и она не могла относиться к ним спокойно.
Конечно, они никогда не были безумно влюблены друг в друга, просто как-то так случилось, что двое оказались рядом.
Гарри и Рон… Молва пророчила в пару Гермионе — Гарри. Но они оба разрушили стереотипы и надежды: она предпочла Королю Артуру Сэра Ланселота, а Мальчик-Который-Выжил оказался Мальчиком-Который-Любит-Других-Мальчиков.
Интересно, а кем они с Гарри будут друг другу теперь? За прошедшие полтора месяца они едва ли разговаривали. То есть, они разговаривали, конечно — об уроках, в основном, и еще Гермиона немного помогала Гарри с подготовкой лекций. Но они не разговаривали так, как при Роне. Гермиона знала, что Гарри с ней скучно. С ней и Роном было не скучно, а вот с ней одной… Она поняла это не сейчас — она поняла это еще на четвертом курсе, во время Тремудрого Турнира, когда Гарри поссорился с Роном.
И, конечно, они оба были заняты. Гермиона, как всегда, взвалила
И еще у Гермионы появилась Сольвейг.
После случая с мандрагорами они почти не общались; это, с одной стороны, огорчало Гермиону, потому что Сольвейг была интересной собеседницей, а с другой стороны, у нее была возможность подумать о том, что с ней происходит.
О Сольвейг говорили, что она лесбиянка, но Гермиона была уверена, что человек в семнадцать лет не может быть твердо убежден в своей сексуальной ориентации. Кроме того, ей казалось, что вряд ли она может быть предметом вожделения другой девушки. Как-то это все-таки странно, прежде всего хотя бы потому, что Гермионе представительницы ее пола вообще, как правило, не нравились. Знакомых девчонок интересовали шмотки, сплетни и парни, и Гермиона попросту не знала, о чем с ними говорить.
Единственной своей подругой она считала Джинни Уизли, но младшая девочка всегда немного робела перед ней, и общение не получалось нормальным. Да и поговорить им было особенно не о чем. Как ни странно, единственной девочкой, с которой Гермиона общалась по-настоящему, за все семнадцать лет своей жизни, была именно Сольвейг.
Сольвейг не походила на лесбиянку. По крайней мере, на гермионино представление об этой части человечества. И Гермиона не знала, ведет ли себя Сольвейг так, как будто гриффиндорка ей нравится в «том» смысле. Да и кто знает, как и когда введет себя Сольвейг Паркер? У нее тоже нет друзей, так что спросить некого, понаблюдать не за кем… Вроде бы она была влюблена в Драко — во всяком случае, сама она отпускала какие-то такие намеки… Но она не вела себя с ним как влюбленная девушка. Она вообще в большинстве случаев вела себя не так, как надо. Например, когда Гермиона вернулась в разрушенную теплицу вместе с профессором Спраут, Сольвейг разгуливала по дорожкам между уцелевшими растениями, внимательно их рассматривая. Гермиона спросила, что она ищет. Сольвейг, слегка удивившись, ответила, что ничего, что она просто смотрит. Гуляет. Словно в двух шагах от нее не было изуродованных мандрагор. Гермиона сказала ей что-то в этом роде, а Сольвейг равнодушно передернула плечами.
— А что делать? — спросила она. — Все равно им уже ничем не поможешь…
Что-то в ней было, отчего хотелось к ней приглядеться, понять, что там внутри спрятано. Но в тот момент, когда Сольвейг, касаясь рукой ладони Гермиона, склонилась к ее губам, в голове у первой умницы Гриффиндора не осталось ни единой мысли о загадках, и, собственно, вообще ни единой мысли, кроме: «Поцелует или нет?..»
Легкая краска набежала на щеки Гермионы, и она, решительно выкинув Сольвейг из головы, уткнулась в книжку «Анимагия — что определяет выбор?» Она научилась читать на ходу — этим летом мама посетовала на бледный вид дочки и написала письмо профессору МакГонагалл с просьбой почаще выгонять Гермиону на улицу. Декан, чрезвычайно серьезно относящаяся к здоровью учеников, особенно если речь шла о лучших из них, стала едва ли не силком выпихивать Гермиону гулять. Сначала девушка пыталась отделаться сидением на скамейке с книжкой в руках, но профессор МакГонагалл быстро это пресекла, заявив, что прогулка — это ходьба, а от сидения все равно пользы не будет. Гермиона не переносила бессмысленной ходьбы, потому приноровилась на ходу решать в уме арифмантические задачи, а когда последних не было — читать.