Дракоморте
Шрифт:
— Тогда почему ты не расскажешь мне об этой опасности? Что она такое? Куда мне смотреть, чтобы понять? Почему ты не объяснишь?
— Про некоторые вещи не говорят! — отрезала Рохильда. — Они есть и всё! Вещи, про какие не говорят. Дороги, по каким не ходят. И думки, которые думать не надо.
Йеруш отступил на полшага, прижал ладонь к груди. На тёмно-сиреневой рубашечной ткани было хорошо видно, как подрагивают его длинные пальцы.
— Я не вправе настаивать, — смиренно проговорил эльф. — Не вправе доставлять своими вопросами неудобства человеку, который заботится о моём благе. Я не вправе досаждать тебе вопросами, даже если ты говоришь, что от ответов
Его слова несколько мгновений висели в воздухе, словно напитываясь значимостью. Найло сделал медленный вдох. Облизал губы. Башня-Рохильда чуть подалась вперёд.
— Но если бы ты захотела, — вновь заговорил Йеруш тихим, смиренным, чуть сдавленным голосом, — если бы поделилась со мной тем знанием, которого мне недостаёт…
Он позволил своему голосу сорваться.
— О-о, — выдохнула Рохильда. — Я… Но ты просто не понимаешь, не понимаешь, как всё это… О-о-о!
— Меня глубоко трогает твоё неравнодушие, — ладонь Йеруша раскрылась, пальцы, дрогнув, потянулись в сторону Рохильды и тут же снова сжались в кулак. Голос упал до полушёпота, завибрировал: — И мне жаль, что я здесь чужак. Что я не в силах постичь твою мудрость, понять основания твоей тревоги. Если бы я только знал то, что известно тебе, тогда свет истины залил бы собой самые дальние уголки моего невежества, подобно тому, как сияние-отца солнца заливает темнейшие закутки мрака.
Рохильда ломала пальцы и громко сопела, глаза её блестели.
Йеруш с отвращением к себе думал, что любой эльф из семейства Найло в этом месте бы аплодировал.
Сколько лет он не позволял прорываться этим выученным манерам, этому низко-вкрадчиво-вибрирующему голосу, этим идиотским напыщенным фразам — всему, что вбило в него семейство за годы юности, когда он тратил свою жизнь на обучение этикету и общение с клиентами в банке, когда отец и дядья таскали его на встречи с важными шишками из числа городских властей, на бесконечные деловые обеды, в тоскливо-затяжные визиты к богатейшим и важнейшим клиентам, многие из которых были решительно невыносимы, ужасны, омерзительны. Родня учила Йеруша видеть, когда важность, назойливость, отстранённость, вредность являются истинной частью натуры, а когда эльфы лишь прячут за ними свою уязвимость, своё желание быть нужным, важным, интересным хоть кому-то — и страх быть отвергнутыми в этом желании. Родня учила Йеруша давать страждущим иллюзию искреннего внимания, интереса, участия – живого, тёплого, неспешного, надёжного. Такого, которого эти эльфы жаждут так сильно, не признаваясь в своей жажде даже самим себе.
В Йеруша годами вбивали «правильные» манеры поведения, действенные слова, фразы и способность легко играть словами и фразами, играть голосом и выверенными жестами, рассказывать отдельную историю глазами, едва заметными движениями тела и толикой природного обаяния, которым Йеруш обладал.
Оставив семью и уйдя изучать гидрологию, он многие годы выбивал, выжигал, выметал из себя эти знания, эти фразы, слова, жесты и движения тела, которые давали ему преимущество перед другими эльфами и людьми, преимущество обманное, нечестное, мерзкое, и каждый раз, когда Йеруш ловил себя на этих движениях, словах и жестах, у него внутри взрывался гигантский пузырь, наполненный желчной горечью и злостью.
Может быть, отчасти Йеруш любил-ненавидел Илидора именно за то, что у него была часть тех умений, которым обучали самого Йеруша, — умений природных, искренних: Илидор не манипулировал другими, сохраняя холодность рассудка, а просто щедро делился с миром пылом своей
Сейчас Йеруш по собственной воле выпускал наружу эти хреновы штучки семейства Найло и не был уверен, что сумеет крепко держать их на поводке. Многое подзабылось за годы, ушла естественность, гладкость движений, звенящая выверенность жестов и мимики. Но того, что осталось, по-прежнему хватало.
Через столько лет.
Пузырь горечи и злости ещё никогда не был таким обжигающим.
— Про некоторые вещи не говорят, Йерушенька, — повторила Рохильда жалобно. — Никогда не говорят.
— Что же, тогда…
Йеруш произнёс это своим обычным голосом, без всей этой низко-вибрирующей обманной действенности, и шагнул вперёд, просто шагнул вперёд, как шагает Йеруш, без всякой выверенности и размеренности, сжимая кулаки и яростно сверкая на жрицу сине-зелёными глазами, а она тихо охнула, отпрянула на полшага, прижав ладони к щекам.
— Тогда как сами жители старолесья узнают те вещи, о которых не говорят? Откуда тебе известны эти тайны, если тебе самой их никто не пересказывал? Рохильда. Я учёный. Я приучен доверять только фактам, даже если вопрос касается моей безопасности или… — он всё-таки позволил своему голосу трагично дрогнуть, — или жизни.
Бой-жрица так и стояла, прижав ладони к щекам, — большая, нелепая, взъерошенная, смотрела на Йеруша вытаращенными, невидящими глазами, в которых он не мог прочитать ни единой мысли, и беззвучно шевелила губами. Стояла и стояла, смотрела и смотрела, а мгновения таяли, и Найло чувствовал своим натренированным в былые годы внутренним метрономом, как истекает время, когда жрица может решиться на ответ.
Как ни надеялся Йеруш, Рохильда так и не издала ни звука, шевеление её губ постепенно прекратилось, взгляд сделался осознанным и растерянным. Ещё миг — и молчание затянется, развеется напряжение и ожидание, висящие между эльфом и человеческой женщиной, и тогда никто не расскажет Йерушу Найло, какая ржавая кочерга связывает Старый Лес и драконов.
От ненависти к самому себе у Йеруша слегка заложило уши, когда он сделал полшага назад, привлекая к себе взгляд Рохильды и увеличивая дистанцию, на что её губы протестующе шевельнулись. Йеруш сцепил в замок выверенно подрагивающие пальцы, прижал руки к животу, опустил взгляд и тихим, полным достоинства, низко-вибрирующим голосом проговорил:
— Если моя жизнь тебе хоть сколько-нибудь дорога, Рохильда… — Пауза, вдох. Полшага вперёд, стиснутые под животом кулаки, открытый пылающий взгляд прямо в глаза: — Расскажи мне. Доверь мне знания, которые скрывает Старый Лес от чужаков.
Стук сердца, ещё полстука. Йеруш отвернулся.
— Если я, конечно, не совсем-совсем чужак хоть для кого-нибудь в этом лесу.
Руки опущены, голова чуть закинута, пронзительно-отчаянный взгляд в небо. Глубокий вдох. Полуоборот головы к Рохильде. Слегка разомкнутые губы.
— Хорошо, хорошо, — она прижимала руки к груди и в кои-то веки совсем не выглядела весёлой или самодовольной, или готовой нести свет истины куда бы то ни было. Йеруш внимал ей, затаив дыхание и чуть приоткрыв рот. — Только не здесь. Не теперь. Я не шутила вовсе, Йерушенька: про некоторые вещи мы вслух не говорим! Но я тебе скажу. Только не вслух. И не теперь.
Бой-жрица ударила кулаком о ладонь, отвернулась и побрела, покачиваясь, к храмовому шатру. Уже почти отойдя на такое расстояние, где нельзя было бы услышать этот её сегодняшний непривычно-тихий голос, Рохильда обернулась и промолвила: