Дракон Третьего Рейха
Шрифт:
— «Предварительное заклинание триста пятьдесят один. Данным заклинанием вы себя можете обезопасить от негативного воздействия моделируемого явления путем ограничения его негативного действия через углубление пространственной реакции и расширения вашего противодействия, а также натурализации персональной причастности к вcемасштабной ликвидации отрицательного и нагнетания положительного на территории замкнутого района ваших действий». Странный комментарий, но интуитивно чувствую, что это подходит гораздо больше.
Мулкеба отложил книгу в сторону, поправил на ноющей пояснице шерстяной платок и направил свои стопы
На сей раз Мулкебу привлекло сооружение, представлявшее собой довольно большой круг, вырезанный из драгоценной кости и инкрустированный бирюзой и кораллами. На круге возвышалась тумбочка из белого ореха, а на ней стоял запыленный армейский полевой телефон. Этой вещью маг пользовался не слишком часто. Диковинная вещь помогала прозревать судьбу, но, как и любой другой его коллега, Мулкеба хорошо знал, как дорого приходится платить за каждое очередное обращение к помощи этого таинственного вместилища чуждых сил.
Магическая вещь эта получила широкую известность еще в Дряпихойскую эру и с тех пор переходила из рук в руки то во время кровопролитных войн, то за баснословные суммы. В последний раз какой-то из Хеннертов выменял ее у князя Ландсхута на Тряпчузрик Мазуйский (хреновину, назначение которой никому не было известно, но выглядевшую просто первоклассно).
— Дело ответственное, — бормотал чародей, адресуясь к потолку. — В любом случае будет не лишним, перед тем как начну колдовать, воспользоваться провидческой силой говорящей шкатулки.
Он почтительно снял трубку, приник к ней ухом, покрутил ручку сбоку и стал вслушиваться, затаив дыхание. Какое-то время запредельные силы отвечали шумом и треском, а также невнятным гудением. Все это можно было истолковать равно как одобрение, так и как порицание. И потому Мулкеба продолжал внимать. Наконец в трубке раздался громкий голос, произносящий диковинные слова:
— Так точно, товарищ капитан! Но у меня до вечера нет ни одной свободной машины. Раньше чем завтра в полдень я вам их прислать не смогу!
— Потапов, твою мать! Чтобы снаряды были к утру на передовой, и меня не интересует, где ты будешь транспорт брать! У меня тут люди гибнут, понял?!! На себе неси, идол!
— Понял, товарищ капитан, но и вы поймите меня правильно…
— Я ничего не хочу понимать, Потапов! Мне до зарезу надо, чтобы к утру на передовой были боеприпасы! Все, конец связи!
Трубка замолкла.
Мулкеба постоял, задумавшись, затем грустно-грустно произнес:
— Злым голосом глаголет — недобрый знак А делать нечего — дракона вызывать придется.
Через полчаса во дворе замка раздался многоголосый взволнованный хор, королевский повар впопыхах вывалил на себя только что подошедшее тесто для кальнюнчиксов под медомлячным соусом и тем самым загубил долгожданный трепехнямский ужин для его величества; а еще через десять минут паж, посланный узнать, что за притча, доложил королю, что башня мага объята изумрудным пламенем и над ней что-то слегка погромыхивает. Народ волнуется и спрашивает, как насчет смыться и переждать в безопасном месте. Оттобальт обещал поразмыслить и погрузился в размышления так глубоко, что к тому времени, когда он очнулся, все таинственные и загадочные явления уже закончились. Его величеству осталось только выразить свое глубокое разочарование тем, что его не подождали и он пропустил, как водится, самое интересное.
Следующая глава
Никогда нельзя судить о глубине лужи, пока не попадешь в нее сам.
Внезапная вспышка изумрудного света ослепила танкистов, когда они въехали в стену «избушки на курьих ножках». Зеленое сияние на минуту разлилось и вокруг, и внутри танка. Затем машину заколебало и затрясло, словно это была легкая лодочка, которую толкают и подбрасывают сердитые волны. Затем всех членов экипажа настигло непривычное впечатление эдакого парения, после чего «Белый дракон» странно вздрогнул, как если бы его уронили с небольшой высоты.
Затем — тишина.
Танкисты с полминуты сидели потрясенные, прислушиваясь к незнакомым ощущениям и справляясь у внутренних органов — все ли в порядке. Казалось, что все целы, никто не ранен и не оглушен, однако ошарашены были все пятеро. Ничего подобного они не только не испытывали раньше, но и даже не слышали от своих коллег и товарищей.
Дитрих пришел в себя первым. Собственно, ему хотелось бы еще какое-то время посидеть спокойно, не шевелясь и приводя мозги в порядок, но как командиру подобная роскошь была ему, увы, недоступна. Следовало срочно разобраться в ситуации.
— Клаус Ганс Генрих Вальтер! Все живые? Что это было?! Мы наехали на мину? В нас выстрелили из пушки? Подорвали? Почему я не слышу запах дыма?
Клаус, которого зеленое сияние ослепило сильнее всех, поскольку он не отрываясь смотрел вперед, откликнулся, протирая глаза:
— Господин майор! Какой-то яркий свет., я ничего не вижу! Но машина, похоже, в порядке. Во всяком случае, управления слушается — и я ее уже остановил.
В разговор вклинился Ганс:
— Я тоже ничего не вижу, господин майор! Правда, глаза не болят и туман быстро рассеивается. Не думаю, чтобы зрение было серьезно нарушено. Но на мину или выстрел из пушки это не похоже, не было ни грохота, ни характерного удара взрывной волны!
Они сидели внутри машины, казалось бы, в полной безопасности. Снаружи по-прежнему было тихо — ни выстрелов, ни взрывов, ни голосов. Генрих несколько раз напряг свои мощные мускулы — они великолепно его слушались. Он сразу успокоился и загудел басом:
— Да, господин майор, это похоже скорее на выстрел гигантского огнемета, чем на взрыв мины или снаряда. Но запаха дыма до сих пор нет! К тому же мы все пока целы.
Дитрих, напротив, встревожился:
— Я так и знал! Я так и знал! Теперь мне ясно, почему на хуторе нам не оказали сопротивления. Вот оно — секретное оружие русских! Не удивлюсь, если мы уже в плену! Они нас захватили вместе с секретным танком, не нанеся даже царапины! Мы их всегда недооценивали! Но мы им так просто не сдадимся! Вальтер. Ты связался со штабом? Немедленно передай сигнал тревоги, сообщи, что мы в ловушке! — Тут он вытер пот со лба и пробормотал себе под нос: — Горькая истина. Генрих, кажется, прав — это был огнемет. Мне уже становится жарко.