Драма 11
Шрифт:
– Ясно. А что Малая Рука?
– Малая-то? А что Малая? Живут себе да живут. Тут километров тридцать до них по дороге на восток. А монастырь посередине, равноудален что от нас, что от них.
Я несколько раз обвел имя настоятеля монастыря и поставил напротив восклицательный знак.
– Куда могла Таня сбежать? – спросил я. – Если это не похищение, куда ей податься?
– Да куда угодно! Детдомовцы все трудные. Все с характером. Эксперты из Екатеринбурга приезжали – проверили все, трассеологическую экспертизу сделали да обратно свалили. А мы тут поиски ведем всей деревней. Лес прочесываем, болота, местность. Пока глухо, и с каждым днем, если честно, надежда все сильнее угасает.
Соловьев был охоч до трепа, любил сплетни, любил выпить, но дело свое знал. Познакомившись с ним поближе, могу теперь дать его детальную характеристику. Капитан был женат, имел двоих дочерей. Одну удочерил – я слышал, что это популярная практика среди жителей обеих деревень. В приюте числилось более сотни детей, так что крестьяне с большим удовольствием брали к себе в семьи дополнительные рабочие руки. Вынашивать не надо, со здоровьем проблем нет. Пахать на поле, доить коров да курей кормить – много ума не требуется. Но в семье всяко лучше, чем в госучреждении, даже если бьют или пьют. Вот и довольны обе стороны. Бизнес, так сказать, ничего личного. Среди местных капитан пользовался почетом. Хулиганов бил рублем (себе в карман, конечно, или же на
Мы засиделись на несколько часов, аккурат пока не закончился виски. Постепенно картина вырисовывалась, затягивая меня в жерло своего колоритного деревенского сюжета. После вводной беседы мы отправились к месту прочесывания территории, где прилегающий с севера к деревне лес бороздили сотни добровольцев под чутким надзором местного кузнеца. Процесс был организован слабо – царил хаос, и даже если бы девочка и находилась где-то поблизости (в чем я лично сильно сомневался), с такими помощниками найти ее не было никаких шансов. Я составил для себя портреты основных действующих лиц первого дня. Кузнец Всеволод считал себя здесь неким хозяином – единственный в округе непьющий и сверхработящий. Два этих качества, по его мнению, существенно возвышали его над всеми прочими жителями Большой Руки. Чего уж там говорить о его негодовании по поводу моего внезапного появления – такие неприятные личности вроде меня способны поколебать веру человека деревенского в надуманные авторитеты. Всеволод был суров, хмур, все время старался поучать и отдавал самые нелепые указания попавшим в его распоряжение дружинникам. Он часто косился на меня исподлобья, вроде бы порываясь что-то сказать, но на действие так и не решался. Я пометил, что этого авторитета местного розлива нужно будет тщательно проверить. Вторым персонажем, заинтересовавшим меня на поисках, была Валерия Георгиевна, детский омбудсмен из Екатеринбурга. Серьезная дама, также не лишенная властных амбиций. Сначала я было в ней всерьез заинтересовался, мне показалось, что где-то в глубине этой стойкой защитницы всего детского тлеет готовое разгореться творческое пламя. Но я ошибался. Валерия Георгиевна была типичной чиновницей, присланной из центра на место ЧП, чтобы блеснуть своим красноречием, отметиться на самых знаковых процессуальных действиях, дать пару интервью и отбыть обратно, чтобы отчитаться о проделанной работе перед губернатором. Ей вообще было фиолетово, найдут Таню или нет, и посему интерес мой к этой сероватой протокольной персоне, окутанной золотой фольгой для блеска на солнце, стремительно угас.
Люди в деревне, как я и ожидал, были набожные. Крестились каждый раз, когда представлялась возможность, бормотали под нос молитвы, уповали на внешние силы. Мой приезд навел в деревне шороху. Быстро поползли слухи, разрастались сплетни, выдумывались истории. В этой атмосфере я чувствовал себя прекрасно. Разве может быть что-то лучше, чем находиться среди тех, кто слабее и глупее тебя? Разве не удовольствие ли это – чувствовать свое превосходство? Я знал, что они меня ненавидят, как обычно ненавидят чужаков, нарушающих своим появлением привычный ход событий. Но в то же время их раздирало любопытство, а от невежественных выпадов в мою сторону их отделял обычный страх. Да, я видел этот страх в их глазах – они боялись всего нового, боялись всего мистического (для них я был самым настоящим мистиком), боялись денег и власти.
Итог дня получился предсказуемым. Аристократ был пьян. Вернувшись из леса в участок, мы с капитаном распили вторую бутылку виски, которую я припас на случай НЗ. Разошлись мы ближе к полуночи, извозчик Иванушка, прождавший меня на шесть часов дольше запланированного, смиренно вез меня к месту квартирования. Алкоголь провоцировал на мысли, которые я, пребывая в чистом рассудке, обыкновенно откладывал в долгий ящик. Вот о чем я думал. Мой отец мечтал, чтобы сын его был аристократом. Он хотел стать первым в роду, кто положит начало ветке настоящих интеллигентов, которые в дальнейшем займут свое почетное место в анналах истории. Взял в жены польскую дворянку, отгородил сына от суровых перипетий быта русских промышленников, а затем и вовсе отдал на учебу за границу. Его мечта отчасти сбылась, хоть он и не застал ее воплощение в полной мере. Сын его (младший, конечно) вырос истинным аристократом со свойственными данной прослойке общества преимуществами и недостатками. Аристократы двадцать первого века имели значительные различия с теми, которых мы видим на страницах романов Дюма и Толстого. Современные аристократы могут позволить себе куда больше, чем те бедолаги, зажатые в строгие рамки условностей. Вот взять Гарика, моего друга. Он – истинный аристократ современности (именно это и сделало нас друзьями). Начитанный, любит Бергмана и Кубрика, не утратил тягу к Баху и Моцарту, разбавляет Тициана и Босха Ван Гогом и Гогеном. А еще он помешан на книгах по развитию личности, и всякая наша беседа рано или поздно оканчивается жарким спором о том, какой путь выбрать в этой жизни и как потом по этому пути двигаться. Занятные беседы, скажу честно. И беседы эти – удел аристократов, ведь простому люду совершенно некогда думать о подобных вещах. Думы их заняты тем, как прокормить свою семью, как насобирать на лекарства, как выходить больную мать. Мы же, аристократы двадцать первого века, можем делать все, что угодно, лишь бы денег хватало. И нет такого позора, которого так боялись те, настоящие аристократы, способного привести к полному опустошению, ибо позор в наше время – дело, конечно, неприятное, но не основополагающее. По пути домой на заднем сидении «Волги» я думал о том, что мечта моего папки сбылась, но был бы он счастлив теперь? Был бы он рад видеть меня, встретиться, обсудить что-то из Канта или Кандинского? Вряд ли. А все потому что я и правда был интеллигентом, а вот он совершенно не мог претендовать на подобный статус. Да и хотел бы он вообще поговорить со мной? Скучал ли? Конечно, нет. Сын-интеллигент – это лишь очередной статус, которым можно козырять перед такими же, как и он сам, быдловатыми дружками.
Крепостные Агап и Мария встретили меня в ночи с поклонами и проводили в опочивальню. На столе были блюда из моего вечернего меню и бутылка вина. Белая скатерть, четыре свечи и надоедливый сверчок в огороде. Облачившись в свой шелковый изумрудный халат, я приступил к ужину. Отпустил Агапа и Марию, принявшись вкушать, а заодно и разбирать присланный услужливым капитаном материал. Мое опьянение никак не влияло на мыслительные способности. В тот вечер я оценивал его силу на твердую четверку, что не могло помешать сосредоточенной работе. Шестерка тянет меня к продажным девкам. Семерка требует кокаина. Восьмерка отключает логику действий и пробуждает дикаря. Девятка взывает к извращениям. Десятка заставляет всю округу еще неделю говорить о моих похождениях.
Итак, что мы имели по запросу на данный момент? За последние двадцать лет, то есть с тысяча девятьсот девяносто восьмого года, в Большой Руке было совершено шесть убийств и девятнадцать изнасилований (которые попали в полицейские сводки). Пропаж не было, если не считать пьяного коровника, который обнаружился через неделю живехонький, но потрепанный. Что касается изнасилований, то здесь картина более или менее типичная для деревни – взял бабу против воли, написала заявление, посидел, отрезвел, женился. Вот тебе и новая ячейка общества. Классика. Никаких педофилов, извращенцев, гомосексуалистов и прочих представителей, избалованных возможностями мегаполисов, на горизонте не мелькало. Пройдемся по убийствам – две «бытовухи». Стандартная картина – собрались, выпили, потом еще, завязался спор, нож, кровь, труп. Еще два трупа списываем на живописный деревенский быт – жена изменила с соседом. Ревнивый импотент забил молотком сначала женушку, а потом и любовника. Этот случай мне был не интересен, как и прочие вышеупомянутые. Последние два вызвали куда больший интерес. Некий Барановский сорока пяти лет. В две тысячи четвертом зарезал жену на пятом месяце беременности. Мотивов нет, ничего внятного на допросах не сказал. Среди знакомых считался человеком порядочным и тихим. Обычный работяга. После экспертизы была диагностирована шизофрения, до этого случая на учете в психдиспансере не стоял, никогда не чудил. Сидит в местной психушке в особом отделении. Второй случай – убийство мальчишки десяти лет в две тысячи десятом. Огнестрельное ранение в голову, приведшее к смерти. Убийце удалось скрыться, но следствие установило подозреваемого. Им оказался брат матери убитого, который приехал навестить сестру из Екатеринбурга. Служивый, бывший афганец. До сих пор на свободе, числится в розыске. В этом направлении нужно будет поработать. Я пометил интересные мне сюжеты и переключился на психбольницу. Выяснил, что всего в отделении содержалось тридцать три больных. Из них шестеро коротали свои красочные дни в особом отделении, то есть считались опасными для общества и были под круглосуточной охраной. Помимо заинтересовавшего меня Барановского, я обратил внимание еще на одного пациента. Им был двадцатичетырехлетний Фома Городин. Попал в психушку в две тысячи тринадцатом, когда мать обнаружила у него странные склонности, проявляющиеся в издевательстве над животными. Он подвешивал котов за шею, втыкал иголки в вымя коров, отрезал хвосты щенкам. В характеристике, помимо внушительного списка издевательств, была пометка мелким шрифтом – «имеет выдающиеся умственные способности». Это меня и привлекло. Настроение порядком улучшилось, ведь фронт работ более или менее обрисовывался, обрастая подробностями и могущими быть полезными для дела деталями.
Я провел за работой почти час, сортируя и вычленяя из потока бурной деревенской жизнедеятельности стоящие сюжеты. Когда на часах пробило два ночи, я свернул свои инструменты и отправился ко сну. Капитан Соловьев подсобил барину, и теперь, чтобы завершить этот трудный день, мне нужно было решить две оставшиеся задачи, о которых я думал уже в кровати. Первое. Расписать график на день завтрашний. Второе. Допить свое французское вино.
Запись 3
27 июля 2018 года
Утром я медитировал дольше обычного. Под мычание коров и лай собак наладить контакт с потоком энергии оказалось весьма проблематично, хотя я давно привык делать это в самых что ни на есть антибуддистских условиях, так что, если вдуматься, здесь, на просторном балконе, откуда открывался вид на деревню, лежавшую у подножия горы, медитировать было куда приятнее, нежели в питерской квартире. Я представил, как тут стоял некогда представитель древнего русского дворянства, оглядывал Большую Руку с чашкой черного кофе и наслаждался мирской суетой внизу. И ведь все повторялось вновь. И снова дворяне на Руси, и снова крепостные, и еще много-много «снова». Неподалеку черным обелиском сверкала в лучах летнего солнца психиатрическая больница, чуть далее на восток – детский дом «Лазурный Сад», прямо у подножия ютились убогие полуразрушенные домики с двориками, заполненными скотом и ненужным хламом. Так и вся Россия – скот и хлам…
Завтрак был подан к одиннадцати и вызвал у меня вполне положительную реакцию, если не считать недоваренных яиц. Я сделал замечание бабке Марии, на что она пообещала впредь не допускать подобных гастрономических промахов. В остальном все было вполне питательно и даже куда свежее, чем я привык в Петербурге. День предстоял насыщенный, и я взял с собой две бутылки виски. На этот раз для гардероба был подобран синий итальянский костюм в полоску и розовый атласный галстук. У входа я обнаружил свои крокодиловые туфли, которые вчера встретились лицом к лицу с деревенскими неожиданностями. На мой вопрос, что это такое, бабка ответила так: «Милок, помыла, отчистила. Теперь как новые. Носить – не переносить». Что ж, не сказать, что я был несказанно рад подобному возвращению, но, как следует их осмотрев и даже понюхав, решил, что еще не все кончено. Очередное подтверждение, что даже у безнадежных случаев бывают шансы.
Иван заехал за мной в полдень. «Волга» блестела намытая, без единой пылинки, за что я похвалил его дополнительной тысячей рублей. Парень явно обрадовался и, казалось, всю дорогу вообще не дышал, боясь нарушить проскользнувшую между нами (как он себе придумал) гармонию. Единственное, что сказал, так это о своей предстоящей поездке в Екатеринбург для ремонта худых зубов. Настроение мое колебалось, как дряхлая ладья на волнах Эгейского моря. С одной стороны, я был доволен тем, как складываются дела. Вся эта история и разворачивающиеся перспективы будоражили мои чресла. Я чувствовал сенсацию, прорыв, шедевр. Витало в воздухе что-то особенное, что-то неописуемо важное, громкое, и в самом эпицентре этого находился я. Но отсутствие комфорта, а также всеобщий тупизм вводили меня в кратковременные приступы депрессии, ибо я никак не мог свыкнуться, что весь этот большой коровник мне приходится делить с людьми прямоходящими. Нет, я и в Европах сталкивался с дикостью, хамством, быдлом, невежеством и прочими характерными чертами забытых богом и властью людей. Но здесь они как будто умножались надвое, и уже на второй день я и вовсе перестал дивиться происходящему вокруг. Меня раздражала мелочность. Правда, она меня бесила куда больше, чем чванство, невежество и дикость. Мелочность народа, который трясется за что-то материальное, пускай это материальное стоит сущие копейки. Поясню, о чем я говорю. Мы проезжали мимо магазина «Пятерочка» на улице Ленина, и я увидел очередь, выстроившуюся возле здания, но не возле входа, а где-то сбоку, у проулка. Я поинтересовался у Ивана, что это такое, и он поведал мне, что три раза в неделю, в установленные дни и часы, производится списание продуктов с истекшим сроком хранения. Десятки килограммов просроченных молочных и хлебобулочных изделий, колбасных и мясных и даже кое-какая бытовая химия попадали в мусорные баки с обратной части здания. Так вот, народ, приняв подобную процедуру за очередную акцию, теперь приходил за несколько часов до установленного времени, чтобы урвать себе что-то из испортившихся продуктов к столу. Первое время, по словам Ивана, действо это напоминало гладиаторские бои не на жизнь, а на смерть. Люди дрались, катались по земле, крыли друг друга матом, вырывали волосы. В подобных ситуациях побеждали, конечно, сильнейшие – куда там старикам да бабам. Но после нескольких подобных баталий народ самоорганизовался, был назначен старший сего мероприятия, который отвечал за количество продуктов в одни руки и за порядок очередности, так что процесс приобрел вполне организованный характер.