Драма в конце истории

Метлицкий Федор Федорович

— Тебе надо время от времени переезжать, — говорил Батя, весело разглядывая бутылку лучшей китайской водки.

Я не понимал, почему Вене надо прятаться. Кто может, в конце концов, угрожать ему? Борьба возможна только в диспутах, или в космической Олимпиаде.

Веня печально смотрел на нас.

— Уговорили переехать. Но смысла не вижу. Кому я нужен?

Батя пояснил:

— Разоблачительные материалы не нравятся и в конце нашего века. Внезапное обнажение перед всеми затаенного стыдного в себе может свести с ума, довести до самоубийства, и даже убийства.

Раньше мы не говорили о своих опасениях. Да и о чем

говорить, когда опасность не определенная, может быть отовсюду. Веня слишком известен, будит в подсознании людей своими стихами что-то несказанное. Или обнажает в них что-то стыдное своими эссе. В нем это сочеталось как что-то единое.

Но он не верил ни в свою значимость, ни в месть.

— Странное время — отсутствие авторитетов. Кроме, конечно, навязанных олигархами. Раньше были великие умы, их не портило даже миллионное тиражирование произведений наряду с бездарными мыслителями. А теперь, в нашем времени пост-постмодернизма, не появилось ни одного мощного авторитета, гения. Ибо все тексты стали относительны, — сколько умов, столько и убеждений. Все фильмы до сих пор хотят ввергнуть зрителя в страх насилия и страдания, хотя такого физического насилия давно нет, остались только атавистические желания испытать ужас. Умеют оборвать сцену на занесении ножа над жертвой. Обозленный зритель бесится: что дальше? Это для авторов потребность ощутить в себе негодяев и подонков. Но нет конфликтов между страстно ищущим разумом и ленивыми мозгами.

— Ну, и что? Титаны возникают только при тоталитаризме, — авторитетно сказал Батя, открывая бутылку.

— Увы, — словно не слышал Веня. — Никто уже не читает стоящие бумажные книги, и даже большие электронные тексты. Мыслить стали видеообразами, клипово. Пропала литература, философские книги.

— Клипово — это мне нравится, — сказал я. — В картинку влезает все, что не выразить словами.

— Вот новое поколение! — восхитился Веня. — Все, даже сложное, сейчас клипово. Интернет тиражирует все, и оно исчезает, как только уходят из сознания. Исчезают миры. Где-то стонут, погибают, но мир не слышит. Тяжелая технотронная поступь цивилизации заглушает стоны. Творчество используется для удовлетворения сытых желаний.

Батя весело смотрел на налитые стаканы.

— Я хотел бы тебе поверить, но по-другому не будет. Скажу тебе честно — и не хочу иного.

И он нарочито безнадежно махнул рукой.

— Мысли гениев живут в нас неосознанно, — возразил Веня. — Не только у тех, кто на вершине познания, но и кому они запали в душу. Где они, великие книги, полотна, фильмы? Ага, вот они! — ухватился он за пульт. — Оживают, пока находятся в поле сознания и в пульте управления.

Я представил, как в моем сознании укладываются воедино все великие мысли, вспыхивающие в тех произведениях, и ощущал скудость познания.

Веня говорил как бы механически, думал о чем-то своем, печальном.

— Когда-то философы определили банальность зла. Но люди до сих пор так и не признают эту истину. Возмущаются: как это — переносить на всех человечка в очках, сидевшего в прозрачной клетке правосудия, как в колбе, бывшего агронома, говорящего нормальным языком юриста, который составил план уничтожения целого народа, и по нему истребили половину евреев Европы. Душа народа вопиет к отмщению!

— И правильно! — возмутился Батя. — Правильно повесили.

— Но кто привел их к власти? Кто исполнял? Народ. Его забитые

пропагандой мозги. Кто доносил на противников? Они же и возмущаются.

— Неправда! Были разные люди.

— Вот ты, Батя, обыкновенный человек, не без способностей, но можешь стать Гитлером. А вот этот мальчик вселяет надежды.

— Говори, да не заговаривайся! — опасно повысил голос Батя.

— Банальность зла — в исторической системе взаимоотношений людей. Эта рационально устроенная система.

Я тоже обиделся.

— Разве не ты говорил, что народ всегда занимался самопознанием? Люди действуют не бездумно, споры о том, что будет дальше — заполонили страницы сайтов и книг. Возможен выход сознания из коллективного бессознательного в просвет бытия. Озарение…

Веня засмеялся.

— Озарение — еще не все. Оно ослепляет. Советские художники слова и целлулоидной ленты, доносившие друг на друга, тоже обладали чувством полета, и даже улета — в небывалое колхозное счастье, ломящееся от еды из папье-маше посередине голодной деревни. Было ли это пропагандистским враньем, или ликованием безумного ребенка в Освенциме, пожирающего траву? Или мечтой о счастье, которого нет и не будет?

Батя уплетал бутерброд с колбасой.

— О чем вы говорите? Другого озарения не бывает.

Пьяненький Веня бормотал:

— Торжествует новый Ренессанс рационализма. Раньше считали, что общество существует независимым от отдельной личности. Позже поняли, что нет общества независимого от человека, за его спиной. А сейчас все эти построения — чушь собачья. Живое пахнущее бритое существо отвергает эти умствования. Как сказал Нострадамус, мы получаем то будущее, которого заслуживаем.

— Ты не любишь новые технологии, — болтал пьяный Батя.

Веня на миг отрезвел.

— Люблю осмысленные технологии, уводящие из одиночества человечества во вселенную, откуда мы родом. Наступает что-то иное, чего мы никак не ждали. Совсем не в русле старых гуманистических традиций моих любимых классиков, идеи которых не смогли предотвратить вакханалию массовых ликвидаций.

Мне почему-то стало страшно за него.

— Уже виден конец слепой истории, когда человечество ускоренно расшифровывает себя и мир, начиная выбираться из загадочной тьмы своего существования, загадочной во всем: откуда возникла живая энергия, зачем она стала такой, идущей неведомыми ему самому путями, из каких элементов создано и как взаимодействует с целым? Открывается единство взаимодействия человека с космосом. Все, что мы делаем — это подготовка к будущему переселению человечества в эти безграничные просторы.

Мне мешает наблюдатель, сидящий во мне. Но какой же чудовищный космический наблюдатель сидит в Вене!

Он грустно закончил:

— Наверно, бессмысленно призывать к самопознанию. Прояснит мозги только смертельное потрясение, когда все очнутся и увидят, что соскальзывают в пропасть.

16

Я влюбился со всей страстью отчаянного одиночества. Встречался с Юлей, где нас не могли увидеть знакомые. Мы, не зная куда идти, бродили по набережной, куда я убегал с Веней и Батей, и я обнимал ее, прижимая к парапету. Заходили в мою любимую выставку-галерею старого «современного искусства», как ее называли с начала века. Я останавливался у коллажа Энди Уорхола — ряда одинаковых цветных портретов ушедшей знаменитости.