Драйверы
Шрифт:
— Не от тебя первого я эту слезную историю про вербовку студентов в КГБ слышу…
— Значит, у них метода такая, — ответил мне Боб. И продолжил: — И на зарубежную работу сразу карт-бланш, говорит, получишь. А можно — и здесь. Ну, а если откажешься, мол, не маленький — понимать должен. Вот я и решил послать все к… матери. Лучше уж я, как все нормальные люди, срочную отслужу и в гонщики подамся. И противно так — будто в дерьмо руками вляпался. Так все и было.
— Получается, что все мужики-филологи из Универа гэбистами зафрахтованные. Так?
— За всех не замажусь, — Борька аккуратно затушил окурок в пепельнице.
— Меня, слава Богу, не вербовали. Только в армии в партию записать пытались, но я не пошел.
— Ты же на вечернем учился, да еще после армии — такие им не нужны, Витек.
Да… Вот уже и забывается помаленьку «светлое время» вначале простого, а затем «развитого» социализма.
Глава тридцать первая
«В далеком, северном краю,
Как бородавка на… лице,
Стоит — вонючая Сегежа.
Вокруг — не море, не — река…
Да это просто — ББК [1] !
Неподалеку — ЦБК [2]
Премерзко пахнет…»
1
Беломоро-Балтийский канал имени товарища И. В. Сталина.
2
Целлюлозно-бумажный комбинат, вероятно, имени товарища В. И. Ленина.
Петрозаводск мы прошли где-то в половине девятого вечера. Вернее, мимо Петрозаводска прошли, поскольку сам город — справа от переезда, а нам — налево.
Прошли нормально, никто на посту ГИБДД нас не остановил, никто нами не заинтересовался и вслед не стреляли. Это радовало. Километрах в пяти за постом мы сами остановились, я сменил за рулем Бориса, и поехали дальше. Боб немного посидел рядом со мной, а потом залез наверх, в спальник. Маленький Ахмет, добровольно уступивший Борьке место, тут же свил себе уютное гнездо из наших курток в углу кабины и опять уснул. Борька поворочался с боку на бок, хлебнул чая из термоса, закурил.
Дизель тянул без проблем, дорога хоть и не радовала, но и не огорчала — хитрые ухабы и дырки в асфальте под колеса не попадались. Вообще-то, на трассе с этим делом гораздо лучше, чем в городе. Давишь себе и давишь, особо не задумываясь и не приглядываясь. Я помню, как-то раз на «ГАЗ-66», кстати, отсюда, с Мурманки, в Ленинград въехал, и почти сразу: р-раз! колесом чуть ли не в люк. Чудом тогда рессору не сломал.
Да, междугородние дороги у нас — не фонтан, а уж в городах…
Памятуя наказ Бориса Евгеньича, я старался не особо прижимать на педаль газа и держал скорость в районе шестидесяти километров.
— Медленно идем, — вдруг сказал Борька из спальника. — Средняя скорость — около пятидесяти. Это еще при том, что последние полторы сотни километров — почти под сотню держали.
Подразумевалось — он держал. Ну, куда мне до Борьки. Я прикинул в уме расстояние: получалось действительно — не очень. Но так почти всегда ведь бывает, правда? Кажется, мчишься, летишь, а на самом деле…
Вообще-то, странный народ, эти «борьки». Сначала: не гони, теперь: медленно идем. То — «не хочется», то — «не вынимай»… Обормот.
— Вполне нормально идем, — сказал я с легкой подначкой в голосе, желая вовлечь его в дискуссию, чтобы за разговорами не скучно ехать было. — Часа полтора потеряли на объезде через Кировск, полчаса, не меньше, обедали, да еще, наверное, полчаса с постом бандитским возились… Ну, и я — не ас. Это у тебя — средняя под сотню, а я, дай Бог, в шестьдесят укладываюсь. Вот на круг около шестидесяти и выходит. Опять же — ты сам мне быстро ездить не велел, так что не придирайся.
Борька, кое-как угнездивший свое большое тело в тесноте спальника, разговор не поддержал, а просто взял и уснул, собака. Ну, пусть поспит… Все же после Борькиной реплики я постарался ехать побыстрей.
В кабине тесновато, но тепло и уютно. Мотор ровно гудит, нигде ничего не стукает и не брякает. «Все системы работают нор-р-рмально!» За окнами — темнота, белая дорога и редкие встречные машины… Постепенно глаза у меня адаптировались… Или действительно видимость улучшилась? Ага — луна вышла из-за туч. Вернее, тучи кончились. Вот оно — волчье солнышко, светит как маленький прожектор. Ну, совсем хорошо стало — почти как днем.
Шуя, Гирвас… Мосты, мостики, спуски, подъемы… А вокруг лес, лес, лес… Ровные поля озер, укрытые серебристо-белым покрывалом снега. Стороной прошли Медвежьегорск, подошли к Сегеже…
Сегежу не пропустишь даже если ночью с закрытыми глазами будешь ехать. Не знаю, как здесь вообще люди могут жить? Уму непостижимо! Такая астрономическая вонь! ВОНИЩА! Шмонить начинает километров за шестьдесят «до того, как».
Потихонечку, медленно, но верно, неотвратимо под натиском этой глобальной, космической вонючести загибается, гниет и гибнет красивая Карельская природа. И ради чего? Ради нескольких ублюдочных строчек в сраной газете? Да кому нужны они — эти паршивые прокламации? Мне лично — и на фиг не нужны. Весь город бесплатными рекламами завалили. Дворники воем воют, не справляясь с потоком рекламной макулатуры. А прежде коммуняки свою хренотень миллионными тиражами гнали. На горе всем буржуям…
И воздух отравили, и весь лес на газеты скоро изведут, скоты!
Здесь, вокруг Сегежи, в лесах хвоя на соснах и елях становится какого-то желтовато-бурого оттенка. А иногда и совсем чернеет и осыпается. У диких животных, обитающихся в окрестных лесах и болотах, я думаю, обоняние уже давно атрофировалось, и они, по идее, должны становиться легкой добычей браконьеров-любителей. Ведь им здесь без разницы, бедным местным животным, — по ветру к ним подкрадываются хищные браконьеры или наоборот, против ветра — не учуют. Птички дохнут, рыбки засыпают — и кверху брюхом.
Хотя при чем здесь птички и рыбки, у них же носа нет? Или есть? Не суть.
Нехорошее место — Сегежа. Лет пятнадцать назад я в этих краях, неподалеку от Сегежи, два сезона работал — золото искали вокруг старого Воицкого рудника. Сначала думал — не выдержу я этого амбре, убегу или сдохну, потом — привык, принюхался. Золота мы тогда не нашли, но впечатление от объекта осталось сильное.
Когда проезжали мимо Сегежи, Боб заворочался в спальнике, поднял свою кудлатую голову, подозрительно поводил носом и уставился сонным глупым взглядом на меня. Потом перевел взгляд на Ахмета, спящего на двух сиденьях справа от меня. В глазах — вопрос и недоумение.