Дрекавац
Шрифт:
— Подтверждаю, — сказал Рудольф.
— Подтверждаю слова, — произнес Маркус.
Атропа получила большое облегчение. Не скрывая волнения, она глубоко вздохнула и сделала поклон. Затем, подойдя к священнику, женщина сказала: «А ты пойдешь со мной. Проводишь до вашей церкви».
— Пойдем, — согласился Рудольф.
Народ остроухих знал Эйну с древних времен. Когда-то давно это место представляло собой песчаный нанос, расположенный у реки. Ничего не росло в этой почве, а поверхность камней и деревьев часто покрывало черной хворью, от которой спасало только солнце.
Но появились первые
Остроухим не нравилось в городе категорически всё. И людей они признавали сородичами с натяжкой, несмотря на внешнюю общность и способность к языку, чему, например, всё никак не могли научиться гоблины и орки. Город, тем временем, рос, увеличивал свои пределы, ширились его улицы с мастерскими цехами и купеческими складами, а торговцы всё чаще посещали селения остроухих; затем появился Данар, город ещё более жадный до золота и владычества, а после люди захватили святую Шуму, первый и священный город остроухих. На его месте возник Выш, окончивший судьбу так же трагично, как и Шума.
Остроухие, в отличие от людей, не желали строить границы. Они довольствовались текучестью природных сил. Если горы огородили эту землю — значит, так тому и быть. Если река протекла вдоль лесов, то чистая вода будет пограничной межой между семьями. Природа жива, движима, её дети всюду, и даже камень без души нарочно падает со скалы. Людям это никогда не нравилось — спокойному ладу остроухих они предпочитали владычество, ибо им казалось, что так достигается порядок.
Эйна, в отличие от двух остальных городов, среди братьев и сестер Атропы прославилась относительным благоразумием. Возможно, тому причина трудолюбие и книги. Или школа магии, отличавшаяся стремлением угомонить людские страсти. Люди в Эйне охотно перенимали чужие знания, к культуре обращались с интересом, в отличие от Данара, где в избытке были сладострастные увеселительные карнавалы, а к труду относились с известным презрением. Потому торговцы из Эйны могли посещать поселения остроухих, а соседние вышинцы и данарцы — нет.
Атропа шла за Рудольфом. Он был не в своей рясе, всё в той же тунике, приготовленной к бою с королевой. Сопротивление уличной толпы приходилось преодолевать с большим усилием. Народ свистел, покрикивал, выглядел взбудораженным, шел куда-то вглубь, в самый центр Эйны; было много лиц с опасливо-безумным взглядом, глаза таращились на прохожих. Церковь находилась рядом с ратушей, по словам Рудольфа, идти было минут десять, но женщина всё сильнее заражалась страхом.
— Где мои дети? — Атропа в недоумении смотрела на покрасневшего отца Иону. Священник хлопал глазами, как будто он и сам взбудоражен их отсутствием.
Детей в церкви не было. Едва пройдя через ворота, Атропа принялась звать Мику и Любу. Навстречу вышли монахи, с озабоченным видом они предостерегающе махали рукой: «Тише-тише, храм божий, не шуми»
Но женщина не унималась. Её душу рвало. Геройское безрассудство, питавшееся отчаянием последних дней в Бриллиантовом лесу, когда гоблины осмелились нападать на таверну почти каждый день, поначалу сменилось бурной надеждой на долгожданный конец. Она жива! Она будет жить, и будут жить её дети — в мире, в ладе с природой! Затем неожиданная тюрьма. Страх. Боль. Везде камень, металл, и ни одного живого существа, только надзиратель, знавший три фразы «не знаю», «ешь» и «жди». Когда их выпустили на волю, Атропа хотела шлепнуть по щеке девушке, которой дала обет, но сочла такое поведение глупым. Поэтому она заговорщически просила как можно скорее попасть в Эйну.
Женщину окружила братия. Отец Иона, будто напуганный зверь, путался в словах, искал какой-то опоры. Монахи угрюмо топтались рядом.
— Ваших детей тут нет, — повторил Иона. За его спиной алтарь блестел золотом. У подставки, на которой лежала книга в изумрудном окладе, нервно листал страницы послушник.
— Как нет? Вы так не шутите со мной. Они были не с пустыми руками, а с грамотой! Её ваш брат Рудольф написал.
— Это правда. Они передали нам письмо отца Рудольфа. Но мы не могли их принять.
— Мир душе твоей, отец Иона, — наконец заговорил Рудольф. — Скажи мне, что случилось? Разве младые чада божьи недостойны крова и опеки? Сказано ведь, что пустить детей и не препятствовать им приходить к богу, ибо такова наша миссия?
— Сказано, — робко послышалось из толпы.
Лицо отца Ионы напряглось.
— Сказано же, что блаженны миротворцы, нареченные сынами бога. Разве дети наши не пострадали достаточно, не заслужили домашнего очага и укрытия от дождя и врагов?
И снова из толпы: «Сказано».
— Не приняли в дом божий — это как повесить камень на шею и броситься в реку. Что же случилось, отец Иона? — в третий раз вопросил Рудольф.
Толпа всё шепталась.
— Брат по вере, приветствую тебя. Отец Рудольф, всё так, и всё правда. Но кто сказал, что они чада божьи?
В сердце Атропы ёкнуло. «Ах вот оно что! — подумала она. — Не взяли из-за каких-то ушей»
— Отец Иона, вопрос веры не настолько важен, когда мы говорим о детях. Без детей мы не обретем никакого царства, ни доброго, ни божьего.
— Вот и нет, брат по вере. И вы об этом забыли. Возможно, в вашем сердце вера тоже погасла. Возможно, вы заблудились, как овца, потерявшая из виду своего пастуха.
— Моя вера крепка, — ответил Рудольф.
— Может быть. Но грех слепит, не забывайте об этом. Грех и гордыня. И мы уже подумали, что вы захотели уйти от нас, уйти от божьего дома. Исчезли, пропали, не оставили весточки, и единственный, кто про вас не смолкал — это брат Доминик, настоятель братства рыцарей. Он рассказывал интересные вещи про вас. Что вы якобы заинтересовались отреченными книгами.
— Нет, я не интересовался такими книгами. Я помогал госпоже в путешествии к родным местам. Это паломничество было дорого ей, а к тому же опасным: госпожа родом из Выша. Вы знаете, что сейчас там великая смута, гоблины воцарили хаос и учиняют разбои. Слуга Атропа верно служила ей, но некому было оставить детей. Им угрожала опасность. Бриллиантовый лес отныне чужд для всех добрых существ. В письме моя скромная просьба подробно описана.
— Но они не чада божьи, — повторился отец Иона. — Они же братья наши меньшие. Они не постигли людского царства, а раз так, то до божьего дома им ещё далеко. Что же мне до всего остального тогда?