Дремучие двери. Том I
Шрифт:
То есть грядущее царство антихриста и Вавилонской блудницы — вот куда поплывёт твоя империя, Иосиф, когда ты выпустишь руль из рук… Так стоит ли огород городить? Столько мучений, работы «по-чёрному», ни сна, ни отдыха, ни личной жизни… Поживи хоть последние годы как нормальный царь, — нашептывал я ему, — Почувствуй вкус настоящей жизни…»
— Кого ты цитировал? — спросил Иосиф, — Кто обращается к Патриарху?
— Председатель ЦК Российской Коммунистической Партии. Вроде как нынче — генсек.
— Что же он сам порядок не наведёт? А Всесоюзная Партия почему молчит?
— Да говорю ж тебе, всё распущено. Ни Союза нет, ни партии твоей, «единственного, что мне не изменит», как сказал застрелившийся поэт. Одни переродились, другие разбежались,
Тут он снова побелел у меня, шепчет:
— Фамилия как?.. Кто такой?
— Э нет, говорю, не имею права… Я и так сверх всякого регламента…
— Ну хоть приметы особые…
И тут у меня накладочка вышла. Соскочил с исторической страницы ваучёрт, этих мелких бесов эсэнгэшных пропасть развелось после катастройки… уж не знаю, как он в ксерокс затесался, да как заорёт:
— Есть, есть примета!.. Пятно у него, пятно!..
Ну я этого ваучёртика ногтем в геенну огненную сшиб, чтоб не выступал, а Иосиф аж кулаки стиснул.
— Какое такое пятно?
— Да внутри пятно, — говорю я, — помнишь, как Левко у Гоголя ведьму от прочих русалок отличил? Пятно у неё внутри было чёрное… А так — все на одно лицо. Или у Толстого про вурдалаков, что ты в детстве читал, помнишь? Как старик ушёл из дому и говорит — если после двенадцати приду — не пускайте в дом, ибо это уже не я буду, а проклятый вурдалак кровь вашу пить придёт… Нет старика и нет, а как стали часы бить полночь — в аккурат он на дороге и появляется. Вот поди и разберись. Божий человек или оборотень… Ну что, Иосиф, по рукам? Все земные царства твои будут…
Ну а он, до чего ж хитрый, его на мякине не проведёшь!.. А чего это ты, говорит, бес, так меня уговариваешь, если никакого проку тебе нет в моём отречении? Или не знаешь, что царство, которое разделится, не устоит? Брысь, говорит. И проснулся.
Но, видать, поверил, потому что тут такое началось…
Свидетель М.Джилас:
«При разговоре со Сталиным изначальное впечатление о нём как о мудрой и отважной личности не только не тускнело, но и наоборот, углублялось. Эффект усиливала его вечная пугающая настороженность. Клубок ощетинившихся нервов, он никому не прощал в беседе мало-мальски рискованного намёка, даже смена выражения глаз любого из присутствующих не ускользала от его внимания». «Мне лично кажется, что у Сталина… даже само притворство было настолько спонтанно, что казалось, будто он сам убеждён в искренности и правдивости своих слов. Он легко приспосабливался к каждому повороту дискуссии, к каждой новой теме и даже новому человеку».
«Сталин был холоден и расчётлив не меньше, чем Молотов. Но у Сталина была страстная натура со множеством лиц — причём каждое из них было настолько убедительным, что казалось, что он никогда не притворяется, а всегда искренне переживает каждую из своих ролей. Именно поэтому он обладал большей проницательностью и большими возможностями, чем Молотов». «Мир, в котором жили советские вожди — а это был и мой мир — постепенно начинал представать передо мной в новом виде: ужасная, непрекращающаяся борьба на всех направлениях. Всё обнажалось и концентрировалось на сведении личных счетов. В живых оставался только более сильный и ловкий. И меня, исполненного восхищения к советским вождям, охватывало теперь головокружительное изумление при виде воли и бдительности, не покидавших их ни на мгновение».
1933 г. Выступление на пленуме ЦК с докладом «Итоги первой пятилетки» и с речью «О работе в деревне». Выступление на Всесоюзном совещании комсомола о задачах весеннего сева. Присутствует на I Всесоюзном съезде колхозников-ударников. Приём в Кремле юных лауреатов Всесоюзного конкурса музыкантов-исполнителей.
«В деревне окончательно укрепился колхозный строй. Этому сильно содействовали устав сельскохозяйственной артели, принятый на 2 съезде колхозников-ударников в феврале 1935 года, и закрепление за колхозами всех обрабатываемых ими земель НА ВЕЧНОЕ ПОЛЬЗОВАНИЕ». /История ВКПб, краткий курс./
«Товарищи, то что мы сегодня видели здесь, это кусок новой жизни, той жизни, которая называется у нас колхозной, социалистической жизнью. Мы слушали простые слова простых трудовых людей, как они боролись и преодолевали трудности для того, чтобы добиться успехов в деле соревнования. Мы слушали речи женщин, не обычных, а, я бы сказал, героинь труда, у нас не бывало прежде таких женщин. Мне вот 56 лет уже, видал виды, видал достаточно трудящихся мужчин и женщин, но таких женщин я не встречал. Это совершенно новые люди, только свободный труд, только колхозный труд мог породить таких героинь труда в деревне». /И. Сталин/
«Значение стахановского движения состоит в том, что оно… ломает старые технические нормы, как недостаточные, перекрывает в целом ряде случаев производительность труда передовых капиталистических стран… Но этим ещё не исчерпывается значение стахановского движения… Оно подготовляет условия для перехода от социализма к коммунизму». /И. Сталин/.
«Они угрожали нам поднятием восстания в партии против Центрального Комитета. Более того: они угрожали кое-кому из нас пулями. Видимо, они рассчитывали запугать нас и заставить нас свернуть с ленинского пути. Эти люди очевидно забыли, что мы, большевики, — люди особого покроя. Они забыли, что большевиков не запугаешь ни трудностями, ни угрозами… Понятно, что мы и не думали сворачивать с ленинского пути. Более того, укрепившись на этом пути, мы ещё стремительнее пошли вперёд, сметая с дороги все и всякие препятствия. Правда, нам пришлось при этом по пути помять бока кое-кому из этих товарищей. Должен признаться, что я тоже приложил руку к этому делу. (Бурные аплодисменты, возгласы «ура») /Речь в Кремле перед выпускниками военных академий, 1935 г./
«Вчера на съезде сидел в 6-м или 7-м ряду. Оглянулся: Борис Пастернак. Я пошёл к нему, взял его в передние ряды /рядом со мной было свободное место/. Вдруг появляются Каганович, Ворошилов, Андреев, Жданов и Сталин. Что сделалось с залом! А ОН стоял, немного утомлённый, задумчивый и величавый. Чувствовалась огромная привычка к власти, сила и в то же время что-то женственное, мягкое. Я оглянулся, у всех были влюблённые, нежные, одухотворённые и смеющиеся лица. Видеть его — просто видеть — для всех нас было счастьем. К нему всё время обращалась с какими-то разговорами Демченко. И мы все ревновали, завидовали — счастливая! Каждый его жест воспринимали с благоговением. Никогда я даже не считал себя способным на такие чувства. Когда ему аплодировали, он вынул часы /серебряные/ и показал аудитории с прелестной улыбкой — все мы так и зашептали: «Часы, часы, он показал часы», — и потом, расходясь, уже возле вешалок вспоминали об этих часах. Пастернак всё время шептал мне о нём восторженные слова, а я ему, и оба мы в один голос сказали: «Ах эта Демченко заслоняет его! /на минуту/». Домой мы шли вместе с Пастернаком и оба упивались нашей радостью…»/Из дневника К.Чуковского/.