Дремучие двери. Том I
Шрифт:
Очередное запутанное дело, очередной поиск преступника, и никакой тебе политики, никакой морали. Мы следователи, а не судьи. Шестидесятые, семидесятые, восьмидесятые, оттепели и заморозки, левые и правые, западники и почвенники, закручивание и откручивание гаек, намёки, аллюзии, ленты на госзаказ, ленты на полках — их это всё не касалось. Они будут всегда в моде, всегда на плаву, с вечным набором человеческих пороков, берущих начало от первородного греха праотцев.
«Не ел ли ты от дерева, с которого Я запретил тебе есть?» /Б.3,11/
«И сказал Господь Каину: где Авель, брат твой?» /Б.4,9/
Сама жизнь сыграла с ними детектив и соединила их, а теперь с ней затеют игру они, верные закону жанра.
В той их изначальной игре погиб не только
Время убивает нас, а мы убиваем время.
Эта похожая на жизнь жизнь, тем не менее, будет бить ключом. Их экранизация пройдёт «на ура», потом Денис как-то появится дома в сопровождении милиционера и объявит, что это Миша, лучший его друг, и, пока новоявленный друг будет мыть в ванной руки, шепнёт, что этот парень — находка, что кто кого и где подцепил — неважно, а важно, что Миша — следователь на Петровке и успел уже за какие-то два часа рассказать потрясающих детективных историй серий на пять и готов предоставить им с Яной и эти, и другие материалы дел, если они оформят его консультантом и дадут возможность посещать дом кино, потому что кино, кажется, единственная Мишина слабость. — Не пьёт, не курит, образцовый муж, мастер спорта по стрельбе и т. д.
Слушая трезвенника Мишу, мирно потягивающего из пиалы жасминовый чай, Яна воскликнет вполне искренне: — Боже мой, почему вы сами-то не пишете? На что тот ответит, что каждый должен заниматься своим делом, что просто ему очень приятно, если в нашем отечественном кинематографе процветёт, наконец, детективный жанр во славу родной Петровки и её скромных тружеников. Что он свою работу любит, мечтал с детства, а насчёт писать — увольте, только протоколы.
Он уйдёт, оставив после себя ощущение неколебимости мира и записанные на коробке с чаем номера телефонов, домашнего и рабочего. «Звонить можно круглосуточно, я привык, работа такая, ночная», — и Яна будет люто завидовать ему, готовая мчаться ночью навстречу бандитской пуле, лишь бы не браться за перо.
Но уже как палач будет стоять над ней Денис, требуя, чтоб она завтра же брала быка за рога, потому что работа у Миши опасная и мало ли что, а тут сама судьба послала…
И отвертеться от Дениса и этой судьбы не будет никакой возможности.
Что заставит её принять на много лет это рабство? Только ли жажда владеть Денисом — ибо раб, в котором господин нуждается, — господин своего господина. Но только ли это? Или остатки комплекса вины перед Денисом — атавизм той, взаправдашней жизни? Так или иначе — копание в уголовных делах, архивах, судебные заседания, беседы с заключёнными, командировки в колонии будут наиболее отрадными моментами этой игры. А затем — расстановка в уме фигурок, обдумывание игры на сто ходов вперёд, тоже, вроде бы, вполне преодолимое. Но как по-прежнему будут каждый раз страшить эти атрибуты казни — письменный стол, машинка и бумага! Белый чистый лист бумаги — она возненавидела белый цвет. Пусть она каждый раз уговаривала себя, что это не настоящая казнь, что та уже давно состоялась, и не надо протыкать пером сердце и писать кровью или корчиться под красным карандашом Хана, надо лишь профессионально зафиксировать ею же разыгранную партию… Но каждый раз она оттягивает этот момент, мечтая о землетрясении.
Так она будет из-под палки играть в Денисову игру /впрочем, единственно приемлемую именно своей отрицательной условностью/. Вернее, безусловностью. Уголовно наказуемое зло — воровство, насилие, убийство не нуждалось в дополнительном легковесном морализаторстве. Установить, кто убийца, а не проповедовать, что убивать нехорошо. Здесь лучше Достоевского
«По чёрному следу»… Вместе со своим героем, советским суперменом Павлом Кольчугиным, умным, бесстрашным и бесстрастным жрецом факта в первых сериях, от серии к серии хладнокровно спускающимся в подвал, в подземелье с его антизаконами… Тот же игрок, выслеживающий в подземном лабиринте очередного оборотня, срывающий с него маску и снова кидающийся в подвал — кто кого? Подвал — это антимир, туда ведут чёрные следы, но, заглянув в его бездну, можно увидеть своё искажённое / или подлинное?/ отражение. Это попираемая нашими ногами грань, доски пола, отделяющие подвал от неподвала, порой прозрачна и таинственна, здесь отрицательные величины являются продолжением положительных и наоборот.
Может быть, именно этот вывод явился Денисовым кредо, если у него вообще было кредо, но это была его игра, и ничего тут не попишешь. Многоликая мистерия подвала, стихия-подполье с оборотнями, змеями, крысами и ещё какими-то странными обитателями, холодными, скользкими и белесыми, из которых порой прорывается волшебно-положительная изнанка, вроде русой косы царевны вокруг безобразной лягушечьей головы. Денис будет прекрасно ориентироваться в этом подземелье человеческого падения, его светлые глаза будут великолепно различать оттенки кромешной тьмы, и сам он, вечная мерзлота, — проникать всё глубже в недра зла, не содрогаясь от его ледяного беспредела. Если у каждого действительно есть своя стихия — огонь, вода, земля, воздух, — то стихией Дениса было подземелье. Здесь, внизу, он был вне досягаемости, в подземелье он парил над всеми, над правыми, левыми и сиюминутными, он, как никто, умел подать демоническую романтику беспредела, всех этих сталактитов и сталагмитов, застывших, как в музее мадам Тюссо. Белого отпечатка руки на чёрной стене или чёрных следов на белом снегу.
А ключ от подземелья будет у неё. Это за её упырями, её оборотнями и нетопырями будут гоняться Денис с Павкой Кольчугиным, это она будет угадывать своё отражение в чёрном зеркале подполья. И оно будет, наверное, единственно подлинной реальностью той игры. Ибо лишь вкусивший от древа познания добра и зла способен видеть и различать зло, это дано лишь тому, в ком живёт ядовитый плод греха. И чем больше удаётся раскопать чёрную бездну, тем глубже она в тебе.
ПРЕДДВЕРИЕ
«Мы имеем все условия, необходимые для того, чтобы добиться в ближайшем будущем ежегодного производства зерна в размере 7–8 миллиардов пудов». /И. Сталин/
«Дело животноводства должны взять в свои руки вся партия, все наши работники, партийные и беспартийные, имея в виду, что проблема животноводства является теперь такой же первоочередной проблемой, какой была вчера уже разрешённая с успехом зерновая. Нечего и доказывать, что советские люди, бравшие не одно серьёзное препятствие на пути к цели, сумеют взять и это препятствие». /И. Сталин/