Древесная магия партикуляристов
Шрифт:
Тут же кот поманил Юлия лапой, заставляя нагнуться к нему, и прошептал:
– Между нами говоря, рад, что наши девочки взялись, наконец, за ум! А то у меня уже сил не было самому с ними справляться.
Юлий подумал, что если он - ум, то ему меньше всего охота, чтобы за него брались, однако комментировать высказывание кота не стал. Вместо этого он выпрямился во весь рост, расправил плечи и, стараясь говорить так, чтобы голос его далеко разносился под сводами конюшни, сделавшей бы честь иному готическому замку, толкнул речь.
– Слушай сюда! Отныне я настоятельно прошу вас любые жалобы и предложения
Лошади безмолвствовали. Юлий понял, что его новую роль они пока не приняли, и что ему следует немедленно проявить какие-то выдающиеся качества - завоевать их авторитет.
– А подтверждением моей компетентности, - воскликнул он, - служит то, что я знаю, как извлечь пользу вашей предыдущей выходки! Нас не только не оштрафуют, дамы и господа, мы еще и заработаем.
...Следующие два часа своей единственной и неповторимой жизни Юлий посвятил переговорам с цветочных дел мастерами и недовольными из Восточного Квартала. Переговоры, едва не стоившие Юлию мозолей на языке, завершились удачно, однако пришлось выдержать и второй раунд - когда Юлий вместе с главой Гильдии Цветоводов отправился оформлять срочный заказ в Гильдию Художников. По счастью, там приняли вызов своему искусству.
Весь остаток дня Юлий руководил полным составом лошадей Гопкинсов, которые вывозили плоды своего преступления из Восточного Квартала на клумбы Цветоводов. Юлий договорился, что часть ущерба будет возмещена, так сказать, натурой - за счет высококачественных органических удобрений. Другую часть они возмещали иначе...
Через два дня, в День Независимости, Юлий в красном блестящем плаще ехал по улицам Варроны, стоя на помосте, покоящимся на спинах двух из четверки Лошадей Апокалипсиса (две других заболели и были милостиво оставлены дома), коих украшали тряпичные розы, и вещал в громкоговоритель:
– Любезные жители Варроны! Не пропустите! Вы такого не видели, и вы такого больше не увидите! Потрясающий воображение Спектакль Цветочных Коней! Крылатые, клыкастые, мохнатые и бесшерстные, рогатые и горбатые - все, на что вы мечтали взглянуть, хотя сами этого не знали! Слейпнир и Конек-Горбунок в одной упряжке! Прокатят вас и ваших детей, оставив ваши руки и ноги в целости и сохранности! Только сегодня и только сейчас! Со взрослых - три марки, с детей - полторы! Только наша славная Цветочная Гильдия Варроны смогла сделать это возможным, ибо она печется о вашем досуге!
Над Юлием летела тройка пегасов, разрисованных маргаритками, и несла в синем безоблачном небе изображение подсолнуха.
Поздно вечером, когда усталый Юлий подсчитывал остаток с мероприятия, паря ноги в тазике с ароматической водой и глотая горячий ромашковый чай от сорванного горла, он доверительно сообщил пристроившемуся рядом Странному Коту (зверек сей не мог противостоять заманчивому запаху наличных денег, поэтому покинул родные конюшни):
– Я всегда знал, что нормальным людям приходится разгребать за героями дерьмо. Но и предположить не мог, что это и в буквальном смысле так.
– Погоди, - сказал кот.
– Вот настанет время Большого Ежегодного Квеста, ты еще все проклянешь.
– Ой, не говорите, - простонал Юлий, елозя ногами по дну тазика в тщетной надежде отыскать там слой неостывшей воды.
Его отчаяние было бы еще полнее, если бы он знал, что в предпраздничной суете пропустил донесение от пансиона "Зеленые дали" - Матиас получил какие-то новые сведения и новое нападение вот уже готово совершиться! Увы - почтового голубя съела одна из лошадей.
Глава 10. Городская библиотека
Не обманывай ребенка, если только ты не собираешься его убить.
Личный кодекс Матиаса Бартока
Лютеру Кирстгофу было всего восемь лет от роду, однако ошибся бы тот, кто сказал, что сей молодой человек входил в ряды совершенных невежд. Напротив, Лютер, хотя и не чурался обычных детских развлечений - так, он охотно гонял голубей, кидал камнями по консервным банкам и дрался с соседскими мальчишками - при всем том отличался изрядной тягой как к естественным наукам, так и к изящной словесности. Поэтому самое жаркое время всякого дня - то есть приблизительно с двух до четырех пополудни - он проводил в городской библиотеке. Это, конечно, было связано и с тем, что мать его отличалась огненным темпераментом, посему от жары не страдала и окон не закрывала. В библиотеке зато было хорошо и прохладно, ибо там работали люди, более ортодоксально подходящие к своему здоровью.
В тот день Лютер, по обыкновению, явился в библиотеку сразу после того, как товарищи его детских игр разошлись по домам вкушать насильный послеобеденный сон. Он привычно помахал рукой служительнице за стойкой - его знали и пропускали без вопросов, ибо отец Лютера каждый месяц вносил изрядные пожертвования, - и степенно, как то и положено в столь почтенном месте, вошел под своды читального зала.
Любимый стул Лютера - массивный, черный, с гнутыми ножками - стоял у самого окна. Приблизившись к нему, Лютер с изрядным раздражением заметил, что стул этот уже занят. На нем с неизъяснимой наглостью восседал некий тип в черном плаще, абсолютно не скрывавшем большой, инкрустированный черненым серебром арбалет. Тип откинулся на стуле таким образом, что тот оперся на шкаф спинкой, и бессовестно дрых. На лице наглеца лежала страницами вниз какая-то книга, и Лютер аж задохнулся от возмущения такой неаккуратностью. На столе перед ним была навалена без всякого порядка еще целая куча изданий самого различного сорта.
Тем не менее, воспитание в очередной раз взяло вверх над раздражением - Лютера частенько посещали трудные мысли, уж не скажется ли такая тенденция отрицательно на его будущей эмоциональной жизни, - и мальчик только тяжело вздохнул. После чего вежливо осведомился:
– Уважаемый господин, простите, что беспокою ваш отдых, но, если вам все равно где спать, не могли бы вы пересесть?..
Человек вдруг особенно громко всхрапнул, вздрогнул, потерял равновесие, но со стула не слетел. Аккуратно, двумя пальцами снял с лица книгу и положил ее на стол, поверх прочих. Потом сел ровно и посмотрел на Лютера стеклянным взглядом серо-зеленых глаз.