Древнекитайская философия. Эпоха Хань

Коллектив авторов

Юй, будучи в государстве Нагих, снимал одежду входя к надевал уходя. Это следование [179] . Пересаженные деревья, утратив свою, связанную с инь-ян природу, не могут не засохнуть. Поэтому мандариновое дерево, пересаженное к северу от Реки (Янцзы), перерождается и превращается в дичок; дрозд-пересмешник не может одолеть реки Ци, а барсук, переплыв Вэнь, погибает. Природу вещей нельзя изменить, место обитания нельзя переносить.

Поэтому постигший дао возвращается к прозрачной чистоте, познавший вещи погружается в недеяние. В покое пестует свою природу, в безмолвии хранит свой разум — и так входит в Небесные врата. То, что называю небесным (природным), — это беспримесная чистота, безыскусственная простота, от природы прямое, белоснежно-белое, что никогда ни с чем не смешивалось; то, что называю человеческим, — это лукавство и хитрости, изворотливость и ложь, которыми пользуемся, чтобы угождать своему поколению, следовать толпе. У буйвола раздвоенные копыта и рога; у коней ворсистая шерсть и цельные копыта — это от неба (природы). Опутать рот коню уздой, продырявить нос буйволу — это человеческое. Кто следует природному — странствует вместе с дао; кто идет за человеческим — тянется за толпой. Поэтому с колодезной рыбешкой нельзя толковать о великом — она ограничена пространством, с летними насекомыми нельзя толковать о холодах — они ограничены временем; с недалеким мужем не потолкуешь о совершенном дао, так как он связан пошлым мнением, на нем путы учения. Поэтому мудрец не волнует

природного человеческим; не беспокоит своих естественных чувств страстями. Не строит планов, а свершает; не говорит, а убеждает; не раздумывает, а обретает; не действует, а завершает...

179

Следование — это понятие выражается рядом слов: цун, шунь, инь, суй, фа и др. Мир устроен, по мнению авторов, таким образом, что все, стоящее иерархийно ниже, следует (уподобляется) тому, что стоит выше, беря его за образец. Так, у Лао-цзы говорится: «Человек следует земле, земля следует небу, небо следует дао, а дао следует естественности (цзы жань)» (см.: Лао-цзы. Коммент. Ван Би. Чжуцзы цзичэн. Т. 3. Пекин, 1956, с. 14; Древнекитайская философия. Т. 1. М., 1972, с. 122). В данном фрагменте приспособление вещей к внешним условиям также толкуется как следование. К «следованию» относится и уважение чужих обычаев и законов.

Когда-то Шунь [180] пахал на горе Ли. На следующий год земледельцы стали бороться за тощие земли, уступая друг другу жирные; удил рыбу у самого берега, а на следующий год рыбаки стали бороться за мелководье, уступая друг другу глубины и заливы. В те времена уста не произносили речей, рука не делала указующих жестов. Хранили сокровенное благо в сердце, а изменения происходили [незримо, как по велению] духа. Если бы Шунь не обладал волей, то, какие бы прелестные речи ни произносил и сколько бы по дворам ни говорил, не изменил бы этим ни одного человека. Дао не выразить словами, оно велико и могущественно! Поэтому смогли покорить саньмяо, привлечь ко двору племя Крылатых, склонить на свою сторону государство Нагих, собрать дань с сушэней [181] , не рассылая приказов, не распространяя повелений. Изменяли обычаи, меняли установления — и все это велением лишь сердца. Разве достичь этого законами, запрещениями, наказаниями и штрафами?

180

Шунь — или юйский Шунь (Юй — название его владения), согласно конфуцианской традиции, второй после Яо правитель «золотого» века. Яо возвысил Шуня за подвиги на стезе добродетели: несмотря на нелюбовь к нему родителей и старшего брата и многочисленные их козни против него, Шунь покорно им служил, не испытывая обиды. Такое поведение, по конфуцианским представлениям, есть проявление высшей доблести, поскольку младший (низший) при любых обстоятельствах должен быть послушен воле старших (высших). Поэтому Яо, состарившись, передал престол не своему сыну, а Шуню, как достойному.

181

Саньмяо, племя Крылатых, государство Нагих, сушэни — некитайские племена, которые, по преданию, покорились мудрости китайских правителей.

Вот почему мудрец пестует свой внутренний корень и не занимается украшением верхушки [182] , хранит свой разум и сдерживает ухищрения своего ума. Безмолвный, пребывает в недеянии, но всему причастен; невозмутимый, не управляет, а все содержится в порядке. То, что называю «недеянием», означает не опережать хода вещей; то, что называю «всему причастен», означает следовать ходу вещей; то, что называю «не управляет», означает не мешать естественному движению; то, что называю «все содержится в порядке», означает соблюдать взаимное соответствие вещей. Тьма вещей имеет нечто, ее породившее, но каждая вещь сама знает, как сохранить свой корень; сотни дел имеют некий общий источник, но каждое само знает, как сберечь свой ход...

182

Корень (бэнь) и верхушка (мо) — здесь синонимы «внутреннего» и «внешнего».

В Поднебесной нет ничего мягче и податливее воды, но она велика беспредельно, глубока безмерно, простирается в длину бескрайне, волны ее безбрежны. Вдохнет, выдохнет, сожмется, разольется. Проникает в неизмеримое. Высоко в небе образует дождь и росу, внизу на земле все питает и увлажняет. Тьма вещей без нее не родится, сотни дел без нее не вершатся. Она обнимает все множество живого, но не знает ни любви, ни ненависти. Напитывает влагой все до мельчайших существ и не требует благодарности. Обогащает Поднебесную и не истощается, облагодетельствует простой народ и не несет урона. Течет неудержимо, не зная предела. Малая, а не зажмешь в ладони, бей — не поранишь, коли — не проколешь, руби — не разрубишь, жги — не горит. То течет, свободная, то бурлит, взбудораженная. Точит металлы и камни, наполняет собой всю Поднебесную. Разливается в краю, где нет форм, парит выше туманов, бежит, извиваясь, в долинах и руслах, бушует в бескрайних просторах. Имеет ли излишек или недостаток — небо и земля берут или отдают. Ее получает тьма вещей, и нет здесь ни первых, ни последних. Поэтому нет ни личного, ни общего. Широко простертая, кипучая, объединяется с небом и землей в великое единство. Нет для нее ни правой стороны, ни левой — свободна в изгибах и переплетениях. С тьмой вещей начинается и кончается.

Это и называется — высшее благо. Вода может вершить свое благо в Поднебесной благодаря способности все напитывать и увлажнять. Поэтому Лао Дань говорит: «В Поднебесной самое мягкое превосходит самое твердое: выходя из небытия, [оно] входит в не имеющее промежутка. Отсюда я узнаю о пользе недеяния» [183] .

Поэтому бесформенное — Великий предок вещей, беззвучное — Великий предок звука. Его сын — свет, его внук — вода, оба они родились от бесформенного. Свет можно видеть, но нельзя зажать в ладони, воде можно следовать, но нельзя ее уничтожить. Среди образов [184] вода наиболее почитаема.

183

Лао Дань — согласно версии Сыма Цяня (см.: Сыма Цянь. Избранное. Пер. с кит. Панасюка В. Общая ред., предисл. и коммент. Думана Л. И. М., 1955, с. 56-58), уроженец царства Чу по имени Ли Эр, второе имя Бо-ян, посмертное имя — Дань, затем в традиции известен под именем Лао-цзы. Жил в VI в. до н. э., служил хранителем архива царства Чжоу. Известен как основатель учения о дао и дэ (даосизма), составитель книги из 5 тыс. иероглифов, трактующей о дао и дэ. Все эти сведения уже у Сыма Цяня не вызывают полного

доверия, и он в этой же главе приводит другие, противоречащие первым. «Сейчас уже неизвестно, которые из них правда», — заключает Сыма Цянь. В настоящее время принято считать, что произведение, дошедшее до нас под названием «Дао дэ цзин», передает учение Лао-цзы, хотя и составлено, вероятно, много позже (возможно, около III в. до н. э.). Слова Лао Даня, данные в кавычках, — почти точная цитата из трактата «Дао дэ цзин» (см.: Лао-цзы. Коммент. Ван Би, с. 27). Не имеющее промежутка — бесформенное.

184

Вода, свет, звук занимают промежуточное положение между телесным миром, миром форм, и нетелесным, бесформенным. Им лишь частично присущи свойства форм: вода лишь ощутима, свет — виден, звук — слышим. Благодаря этому они могут рассматриваться лишь как «образы» — отображение свойств (или их отсутствия) нетелесного мира в мире телесном.

Рождаются и умирают, из небытия вступают в бытие и из бытия в небытие, чтобы разрушиться...

Чистое благо существует одиноко, раздает и не иссякает, используй его — оно не знает устали. Смотришь — не видишь его формы, слушаешь — не слышишь его голоса, следуешь за ним — не чувствуешь его тела. Бесформенное, а рождает имеющее форму [185] ; беззвучное, а поет пятью голосами; безвкусное, а образует пять [оттенков] вкуса; бесцветное, а создает пять цветов. Так бытие рождается в небытии, сущее берет начало в пустоте. Поднебесная есть клеть, в которой имя и сущность живут вместе.

185

Этот фрагмент ясно показывает, что характеристики, относящиеся к дао, могут быть отнесены и к благу, вплоть до приписывания ему функции «рождения» вещей.

Число звуков не превышает пяти, а их превращений невозможно переслушать; число вкусовых [ощущений] не превышает пяти, а их превращений невозможно перепробовать; число цветов не превышает пяти, а их превращений невозможно обозреть. Среди звуков гун устанавливается, и по нему выравниваются пять звуков; среди вкусов сладкий устанавливается и приводит в равновесие пять вкусов, среди цветов белый устанавливается, и образуются пять цветов [186] . Дао одно устанавливается, и тьма вещей родится. Поэтому закон одного действует в пределах четырех морей; разгадка одного разгадывает Вселенную. Целостное, оно чисто, как безыскусственная простота; рассеянное, оно мутно, как взбаламученная вода. Мутное — постепенно очищается, пустое — постепенно наполняется. Невозмутимо, как глубокая пучина, воздушно, как плывущее облако. Как будто нет, а есть, как будто умерло, а живо. В одно отверстие сходятся концы всей тьмы вещей, корень сотен дел выходит из одной двери. Его движение не имеет формы, изменения и превращения свершаются словно [по велению] духа. Идя, оно не оставляет следов, держась позади, оказывается впереди...

186

Пять звуков — пять звуков пятиступенчатого звукоряда: гун, шан, цзяо, чжи, юй; пять вкусовых ощущений — острый, кислый, соленый, горький, сладкий; пять цветов — синий, желтый, красный, белый, черный.

Если внутреннее управляет внешним — сотни дел будут устроены. Что обретается внутренним, то воспринимается и внешним. Внутреннее обретает, и пять органов [187] успокаиваются, мысли приходят в равновесие, мускулы напрягаются, уши становятся чуткими, глаза — зоркими, легко дышит всеми порами. Сильный и крепкий, а не ломается. Ничего не превосходит и ни в чем не отстает. Малое место его не теснит, большое для него не слишком просторно. Его душа не тревожится, его дух не волнуется. Недвижим и чист, как осенняя вода, и безмолвно тих. Он — сова Поднебесной. Великое дао, ровное и покойное, не оставляет его надолго: по требованию приходит, уходит и вновь возвращается. На воздействие откликается, побуждаемый приходит в движение. Красота вещей неисчерпаема, превращения не имеют ни формы, ни образа. Он поворачивается за ними, следует им как эхо, как тень. Восходит ли вверх, нисходит ли вниз — не утрачивает своей опоры. Шагая в опасность, ступая по обрыву, помнит о сокровенной основе [188] . Благо того, кто умеет это сохранить, не имеет изъяна. Изменяется, вращается вместе с кишащей тьмой вещей, прислушивается к Поднебесной и мчится, будто подгоняемый попутным ветром. Это и называется высшим благом, а высшее благо и есть наслаждение...

187

Пять органов — легкие, почки, желчный пузырь, печень, сердце (иногда вместо желчного пузыря — селезенка). Тело наполнено кровеносным эфиром (сюэ ци), сообщающим ему способность ощущения. Пять органов же являются средоточием квинтэссенции ци — тонкого и чистого цзин (в природе из них состоят, например, солнце, луна и звезды). Благодаря присутствию цзин глаза обретают зоркость, уши — чуткость, речи становятся должными, а мысль — проницательной (см. «Хуайнань-цзы», Чжуцзы цзичэн. Т. 7, с. 120).

188

Сокровенная основа — или «сокровенная тайна», здесь — дао.

Мудрец не делает своего тела рабом вещей, не нарушает гармонии страстями. Поэтому в радости не ликует, в печали не скорбит. Тьма превращений, сотни изменений вольно текут, ни на чем не задерживаясь. Я один, освобожденный, покидаю вещи и вместе с дао выхожу. Поэтому если обрел себя, то и под высоким деревом, и внутри пустой пещеры найдешь соответствующее своему естеству. Если же не обрел себя, то, будь хоть вся Поднебесная твоим домом, а тьма народа слугами и прислужницами, все будет недостаточно. Способный достичь наслаждения без наслаждения всегда наслаждается, а всегда наслаждающийся познает предел наслаждения...

Когда ничто не радует, не гневит, не несет ни наслаждения, ни горестей, то тьма вещей приходит к сокровенному единству. Исчезают истина и ложь, рождения и превращения [подобны] сокровенным вспышкам. Живой, я подобен мертвому [189] . Я владею Поднебесной, а Поднебесная владеет мной. Разве есть что-нибудь, разделяющее нас? Неужели владеть Поднебесной непременно означает держать в руках власть, обладать могуществом, сжимать карающий скипетр и отдавать приказы и повеления? Я называю владением Поднебесной совсем не то. Обрести себя и все. Обретаю себя, и тогда Поднебесная обретает меня. Мы обретаем друг друга и навсегда завладеваем друг другом. Откуда же возьмется что-то между нами? «Обрести себя» — значит сохранить свою целостность. Кто целостен, с дао образует одно...

189

Живой, я подобен мертвому — мудрец достигает той степени концентрации «внутреннего», что его форма для непосвященного выглядит мертвой.