Древняя Русь. Эпоха междоусобиц. От Ярославичей до Всеволода Большое Гнездо
Шрифт:
Итак, при ближайшем рассмотрении данная миниатюра Радзивилловской летописи не может считаться источником к вопросу об убийстве Андрея. А без нее обесценивается и сообщение тверского летописца о княгине-болгарыне, возненавидевшей Боголюбского за военные походы на ее соплеменников, поскольку становится очевидно, что оно относится к тому же слою произвольных «поправок» к тексту «Повести об убиении», о которых шла речь выше. Однажды попав на страницы летописей (по-видимому, из фольклорных источников), образ «злой жены» князя Андрея прочно закрепился в письменной традиции, где подвергся дальнейшим метаморфозам. В одном случае мы даже можем проследить за тем, каким образом в поздних литературных памятниках рождались новые «исторические» подробности. Так, «Повесть о зачале Москвы» (книжное произведение конца XVI — начала XVII в.) рассказывает, что Юрий Долгорукий, направляясь как-то из Киева во Владимир к своему сыну Андрею, остановился по пути на высоком берегу Москвы-реки, где стояло село богатого боярина Степана Ивановича Кучка. За то, что гордый владелец «не почтил великого князя подобающею честию», Юрий велел казнить его. Кучкову же дочь он выдал за Андрея; вместе с ней во Владимир приехали и ее братья. Андрей, согласно повести, был благочестивый князь-храмоздатель, молитвенник и постник. Думая только о небесном, он скоро отказался от «плотского смешения» с Кучковной, и та, разъярившись от неудовлетворенной похоти, подговорила братьев убить мужа. Ночью она тайно привела их к ложу Андрея. Кучковичи предали князя злой смерти, а тело бросили в воду. Как давно выяснили исследователи, у этого произведения существует прямой литературный источник, откуда автор «Повести» заимствовал саму конструкцию драматического конфликта в княжеской семье и все сюжетные ходы. Это — отрывок из древнерусского перевода византийской хроники Константина Манассии, помещенный под заглавием «Царство Никифора Фоки» в русском «Хронографе» 1512 г. и в Никоновской летописи. Здесь повествуется, как византийский император Никифор Фока был убит его приближенным Иоанном Цимисхием, любовником Фокиной жены и будущим императором. Изменяя супругу с Иоанном, похотливая императрица вместе с тем требует «плотского смешения» и от целомудренного Фоки, но тот отказывает ей в этом. Тогда она подговаривает Иоанна убить Фоку, ночью провожает своего любовника со «многими оруженосцы» до царских покоев, где заговорщики, напав на спящего императора, «убивают его немилостивно». Сличение обоих памятников показывает, что не только вся фабула византийской повести вплоть до мельчайших деталей, но также и характеристика Фоки как целомудренного аскета, «благодатьми светящегося», его отношения с женой и проч. — целиком перенесены в «Повесть о зачале Москвы»{211}.
Еще более романтический вариант этой истории приводит Татищев, опираясь на сведения, почерпнутые из поздней летописи («раскольничьего манускрипта»). Тут уже страсти кипят с самого начала. Юрий Долгорукий, говорит татищевский источник, хотя имел жену, достойную любви, но тем не менее часто навещал жен своих подданных. Среди его полюбовниц всего сильнее владела им жена суздальского тысяцкого Кучка. Однажды, когда Юрий уехал в Торжок, Кучка, уставший терпеть поношения от людей и подстрекаемый к тому же Юрьевой княгиней, заточил свою жену и вознамерился уйти к Изяславу Мстиславичу в Киев. Юрий, проведав о случившемся, пришел в «великую ярость». Наскоро вернувшись, он убил Кучка, а дочь его, прекрасную Кучковну, отдал в жены своему сыну Андрею. По мнению Татищева, она участвовала в заговоре против Андрея, желая отомстить за отца, но в ночь убийства уехала во Владимир, «дабы ей то злодеяние от людей утаить».
В конце концов, в одном из сказаний второй половины XVII в. «О зачале Московского государства и о первом великом князе Данииле Александровиче», этот зловещий женский персонаж обрел имя — Улита Юрьевна (в некоторых редакциях — Марья), но вместе с тем утратил родство с семейством боярина Кучка и из жены Андрея превратился в супругу основателя династии московских князей. С более древней основой повесть «О зачале Московского государства» связывают только братья Кучковичи, сыновья боярина Кучка — два прекрасных юноши, которых князь взял к себе на службу. Красавцы тотчас приглянулись княгине: «И уязви дьявол ея блудною похотью, возлюби красоту лица их, и дьявольским возжелением зжилися любезно. И здумали извести князя Данила» и т. д. Таким образом, сюжет мало-помалу обособился от летописного источника и зажил полнокровной литературной жизнью.
Вернемся, однако, к более прозаическому объяснению причины убийства Андрея, которое предлагает «Повесть об убиении», — месть Якима за убитого брата. Разумеется, саму возможность расправы Андрея над одним из его слуг отрицать не приходится. Летописные свидетельства о тяжелом, вспыльчивом характере Боголюбского находят подтверждение и в данных медицинской экспертизы костяка князя [395] . За дело или нет, Якимов брат вполне мог попасться князю под горячую руку. Невероятно здесь другое — то, что это единичное происшествие мгновенно сплотило вокруг Якима два десятка людей из ближнего окружения Андрея, побудив их немедля разделаться с князем. Столь решительный настрой Кучкова зятя и его подельников со всей очевидностью говорит о наличии уже созревшего заговора. Ведь и Яким на собрании в доме Петра вряд ли стал бы призывать во всеуслышание к убийству Андрея, не будь он совершенно уверен в том, что находится в кругу единомышленников. Следовательно, необходимо предположить, что заговор против Андрея сложился гораздо раньше, а казнь Якимова брата лишь ускорила выступление заговорщиков.
395
«В скелете конечностей много тонких костей со структурой, свойственной юношескому возрасту. В зрелых годах это — доказательство пониженной деятельности половых желез и повышенной активности щитовидной железы. Люди подобной конституции обычно легковозбудимы и неуемно горячи. Задиристые и драчливые, они легко утрачивают контроль над собой и вместе с тем поражают отвагой и храбростью» (Поповский А. Поправки к летописи // Наука и жизнь. 1964. № 1. С. 70).
Чем же были недовольны люди, убившие Боголюбского? И кто это были такие? В историографии давно укоренилось мнение, что гибель Андрея явилась следствием его самовластной политики, вступившей в конфликт с политическими интересами ростово-суздальского боярства. При этом обычно указывается на то, что во второй половине XII в. княжеская власть в Северо-Восточной Руси приобрела особые, не свойственные другим русским княжествам «черты деспотического правления, а положение лиц из княжеского окружения напоминало холопство знати Московской Руси по отношению к носителю власти» {212} . Но подобную оценку вассально-иерархических отношений в Ростово-Суздальской земле легко оспорить, поскольку она является всего лишь следствием традиционного взгляда на Андрея, как на политического и духовного прародителя московских самодержцев, и не подкреплена конкретными примерами, которые не имели бы аналогий в предыдущей истории великокняжеской власти на Руси [396] . После Владимира Святого и Ярослава Мудрого несомненную тягу к «самовластию» обнаруживали Владимир Мономах, Мстислав Великий, Всеволод Ольгович, Изяслав Мстиславич и Мстислав Изяславич — все они не раз демонстрировали достаточно жесткое обращение с непокорной «братьей» или провинившимися подданными. Упрек, брошенный Андрею Боголюбскому Ростиславичами, — в том, что он говорит с ними не как с князьями, а как с подручниками, — с большей или меньшей обоснованностью мог бы прозвучать и в адрес почти каждого из вышеперечисленных великих князей. Летопись также полна жалобами «бояр» (старейшей дружины) на то, что князья отдают предпочтение не им, а «унейшим» — младшей дружине, отрокам, связанным с князем именно «холопскими» отношениями, — то есть и в этом случае пример Андрея, отстранившего от себя «бояр» своего отца, не был уникален. Поэтому вряд ли справедливо приписывать Боголюбскому роль первооткрывателя «деспотической» манеры правления на Руси: идея «самовластия», так сказать, витала в воздухе, ее вырабатывал сам ход исторического развития Русской земли. Пожалуй, можно согласиться с тем, что Андрей выразил эту идею грубее и нагляднее, чем многие его предшественники, однако преувеличивать степень его «деспотизма» не следует. Не забудем, что до 1169 г. с его стороны не было никаких попыток распространить свою власть на всю Русскую землю, а последнее свое решение по поводу киевского стола, как мы видели, он обдумывал по совету с «братьей». Еще более важно то, что Андрей никогда, даже в годы своего «самовластия», не покушался на отчинное право других представителей княжеского дома. Разговор об «особом пути» эволюции княжеской власти в Ростово-Суздальской земле XII в., в сущности, беспредметен.
396
В этой связи Л.В. Мининкова вспоминает летописный эпизод под 1149 г. о том, как Ростислав Юрьевич «пришед к отцю своему в Суждаль, и ударь перед ним челом» (см. с. 255). «Одно из первых упоминаний о челобитье едва ли случайно было связано с Суздальской землей, — пишет исследовательница. — Челобитье не имело ничего общего с традициями вассальной вольности и выражало вынужденное признание Ростиславом зависимости слуги, потерявшего вольность. Такого рода служебные отношения уже с XII в. начинали распространяться в Северо-Восточной Руси» (Мининкова Л.В. Указ. соч. С. 133). Однако едва ли мы сталкиваемся здесь со спецификой властных отношений в Северо-Восточной Руси. Летопись приводит и другие случаи, когда младший князь отдавал поклон старшему. Можно вспомнить также сообщение немецкого хрониста XII в. Гельмольда о том, что ободриты кланялись своему князю в ноги. Поэтому гораздо более вероятно, что челобитье — это общеславянский обычай воздания почестей князю (и вообще старшему), имеющий достаточно древнее происхождение.
Не лучше обстоит дело и с версией о «боярском» заговоре. Социальные характеристики убийц Андрея исчерпываются указанием «Повести об убиении» на то, что Яким был княжеским слугой, а Анбал — ключником, и сообщением Новгородской летописи, которая называет заговорщиков «милостниками» Боголюбского. Термин этот не имеет конкретного определения в древнерусских памятниках{213}, но в данном контексте он, скорее всего, обозначает лиц, принадлежащих к низшей категории дружинной организации и находящихся в личной зависимости от князя (в конце XII в. их назовут «дворней», «дворянами»). В силу своего социального положения эти люди, как верно подметил И.Н. Данилевский, не могли в случае, если их не устраивал князь, легально отъехать от него к другому князю; у них имелся только один способ выйти победителями из конфликта с господином — убить его{214}.
Вместе с тем один эпизод из «Повести об убиении» дает понять, что в заговор против Андрея были вовлечены не только «милостники» с княжьего двора. Убив князя, заговорщики послали к владимирцам сказать: «Ти что помышляете на нас? А хочем ся с вами коньчати, не нас бо одинех дума, но и о вас суть же в той же думе» («Не замышляете ли чего против нас? Хотим с вами уладить: ведь не одни мы задумали так, и средь вас есть наши сообщники»). Эти слова еще раз подтверждают, что ночная драма в Боголюбовском дворце не была спонтанной вспышкой насилия, и взбунтовавшиеся Андреевы «милостники», скорее всего, являлись рядовыми исполнителями убийства. Нити заговора, несомненно, тянулись во Владимир, где и находились его подлинные главари и вдохновители. Впрочем, об их социальной принадлежности и мотивах, которыми они руководствовались, тоже можно лишь догадываться. Это могла быть месть со стороны людей, которые пострадали от разбойных действий епископа Феодора и не добились правды на княжьем суде. Возможно, имела место какая-то ссора Андрея с городской верхушкой Владимира, или же заговор возник на фоне общей усталости владимирцев от княжеского произвола и военных неудач последних лет. Напрашивается также предположение об участии в заговоре ростовцев и суздальцев, желавших вернуть своим городам их былое значение. Но никаких данных об этом в источниках нет. Во всяком случае, затевая интригу против Андрея, заговорщики явно рассчитывали если не на поддержку владимирцев, то, по крайней мере, на их нейтралитет, в чем и не прогадали. Значит, что-то в деятельности Боголюбского задевало самые широкие слои населения Владимира и Владимирской земли. Логично думать, что таким всеобщим раздражителем была грабительская фискальная политика. В самом деле, грандиозное строительство и масштабные военные предприятия Андрея требовали огромных средств, и, судя по всему, князь выкачивал деньги и «имение» из своих подданных всеми возможными способами, в том числе и теми, которыми так печально прославился «белый клобучок». При этом княжеские тиуны не оставляли внакладе и себя. «Моление» Даниила Заточника (произведение, написанное как раз на материале владимиро-суздальской жизни второй половины XII в.) дает совет добрым людям держаться подальше от княжеских сел, поскольку их управители опустошают все вокруг, словно всепожирающий огонь: «Не имей собе двора близ царева двора и не держи села близ княжа села: тивун бо его аки огнь… и рядовичи его [лица, служившие на княжьем дворе по «ряду», договору] аки искры. Аще от огня устрежешися, но от искор не можеши устречися и сождениа [сожжения] порт».
Только повсеместной ненавистью к княжеской администрации и можно объяснить ту вакханалию убийств и грабежей, которая прокатилась по Владимирской волости сразу после убийства Андрея. «Повесть об убиении» в этой своей части представляет вполне надежный источник, основанный на личных впечатлениях ее автора и на достоверных рассказах очевидцев.
Когда князь испустил дух, короткая июньская ночь была на исходе. Злодеи, теперь уже безбоязненно, стали рыскать по дворцу, нашли и убили любимого княжьего «трока Прокопия, набрали золота, серебра, драгоценных камней, жемчуга, разного имущества, погрузили все это добро на лучших лошадей из княжеской конюшни и отправили по своим домам. Затем они, как было сказано, снеслись с владимирцами насчет их намерений. Те уклончиво отвечали: «Да кто с вами в думе, то пусть буди вам, а нам не над обе» (то есть кто ваш сообщник, тот пускай с вами и будет, а наше дело сторона). Но, разойдясь с веча, горожане вдруг, все как один, ринулись грабить дома княжеских приверженцев и прислужников, да так рьяно, что «страшно зрети», по выражению «Повести об убиении». Не отставали от них и жители Боголюбова, которые, придя с рассветом на смену Андреевым убийцам, сначала окончательно обчистили княжеский дворец, а после набросились на строителей, работавших здесь по приглашению князя; сокровищ, «имения», богатых одежд и тканей взяли без числа. В тот же день мятеж перекинулся и на область: повсюду вооруженные толпы горожан и селян грабили дома посадников и управителей, а самих их, вместе со слугами и стражей, убивали [397] . Во Владимире погромы прекратились только на четвертый или пятый день, после того как священник Успенского собора Микула с образом Святой Богородицы в руках обошел весь город; в других местах волнения продолжались еще дольше.
397
И.Я. Фроянов видит в этих грабежах «не акты простого разбоя, а своеобразный способ перераспределения богатств на коллективных началах» (Фроянов И.Я. Киевская Русь. С. 144—146).
Между тем обнаженное тело убитого князя было выброшено убийцами в сад на съедение псам. Несколько охранников строго следило за тем, чтобы никто не смел предать его погребению. Однако среди приближенных Андрея нашелся один киевлянин по имени Кузьмище, не побоявшийся открыто выразить сочувствие своему убитому господину. Сильными выражениями он сумел пристыдить ключника Анбала, и тот разрешил забрать тело князя и отнести в церковь. Но пьяные церковные сторожа не отперли дверь. Кузьмище вынужден был оставить тело в притворе (храмовой пристройке), накрыв его плащом. В таком виде оно пролежало целых два дня, пока в Боголюбово не пришел игумен Козьмодемьянского монастыря Арсений, который внес покойника в церковь, положил в каменный гроб и вместе с боголюбскими клирошанами отслужил заупокойную службу. На шестой день, когда мятеж мало-помалу утих, владимирцы, одумавшись, послали за телом Андрея. Народ во множестве вышел за городские ворота встречать траурное шествие, всем владимирским священникам велено было облечься в ризы и вынести из Успенского собора чудотворную икону Божией Матери. Когда вдалеке показались гроб князя и великокняжеский стяг, владимирцев захлестнул порыв позднего раскаяния: «Людье не могоша ся ни мало удержати, но вси вопьяхуть, от слез же не можаху прозрити, и вопль далече бяше слышати». Андрея торжественно похоронили в златоверхой церкви Успения Богородицы, «юже бе сам создал».