Древняя Русь. Эпоха междоусобиц. От Ярославичей до Всеволода Большое Гнездо
Шрифт:
Вторгнувшись в Новгородскую землю, ратники Мстислава Андреевича рьяно принялись за дело: «Много зла створиша, села вся взяша и пожгоша, и люди по селом иссекоша, а жены и дети, именья и скот поимаша» (Лаврентьевская летопись).
Но затем произошло неожиданное. Осажденные новгородцы отразили один за другим четыре приступа; последний из них, продолжавшийся весь день 25 февраля, был особенно яростным, но к вечеру победа склонилась на сторону Романа Мстиславича, и союзное войско ударилось в бегство. Отступать пришлось по разоренной стране, во владимиро-суздальских полках начался падеж коней, следом за животными от голода стали умирать и люди, а новгородцы наловили по лесам столько оголодавших, павших духом суздальцев, что продавали их за бесценок, по две ногаты за голову [388] .
388
Вместо обычных 5 гривен, которые давали за раба (в одной гривне — 20 ногат). По Русской Правде XII в. ногата — цена поросенка или барана; согласно летописным известиям, 2 ногаты стоила мера хлеба в неурожайный год.
Поражение под стенами Новгорода сильно подорвало не только военный, но и религиозно-духовный престиж Андрея. Новгородский летописец, разумеется, не преминул отметить, что победа была одержана «силою крестною и Святою Богородицею и молитвами благовернаго владыкы Ильи» [389] . Более убийственный довод против учредителя праздников 1 августа и Покрова Пресвятой Богородицы было трудно придумать. Новгородцы разили Андрея его же оружием, ставя под сомнение его богоизбранность и отрицая исключительность его прав на небесное покровительство. Впрочем, торжество их было непродолжительным. Убытки, причиненные Новгородской земле Андреевой ратью, были так велики, что уже тем же летом в Новгороде стало ощутимо не хватать съестных припасов. Цены на хлеб взлетели вверх, а преодолеть дороговизну без завоза зерна из Ростово-Суздальской земли не представлялось возможным. Оказавшись перед угрозой неминуемого голода, новгородцы «показаша путь князю Роману, а сами послашеся к Андрееви на мир», прося у него дать им князя, но «на всей их воли». Выбор Андрея пал на одного из смоленских Ростиславичей — Рюрика, который в октябре того же года и занял новгородский стол.
389
В конце XIV в., уже в пору соперничества Новгорода с Москвой, новгородские книжники вернулись к теме спасения их города от суздальской рати в 1170 г. при помощи небесных сил. Появилось письменное сказание, гласящее, что в последний день осады, 25 февраля, новгородский архиепископ Иоанн (в схиме Илья) по внушению свыше вознес на крепостную стену икону Богородицы. Суздальцы выпустили по нему тучу стрел, одна из которых вонзилась в святой лик Божьей Матери. И тут случилось чудо: из глаз Богородицы закапали слезы, а на суздальцев нашло одурение, и они принялись избивать друг друга. Предание это получило широчайшее распространение за пределами Новгородской земли. В XV— XVI вв. икона Богородицы, которой приписывалось чудесное избавление Новгорода от суздальского войска, под именем Знаменской сделалась одной из самых почитаемых на Руси (празднование ей установлено 27 ноября).
Катастрофой чуть было не закончился и новый поход на волжских булгар, предпринятый Андреем зимой 1171/72 г. Дело не заладилось с самого начала. Молодые княжичи — Мстислав Андреевич и сыновья рязанского и муромского князей, которым было поручено командовать союзным войском, собрались со своими дружинами в устье Оки, где две недели ждали подхода главных сил. Медлительность ратников земского ополчения летопись объясняет тем, что одна мысль о тяготах дальнего зимнего похода приводила их в уныние: «Бысть не люб путь всем людем сим, зане непогодье [не время] есть зиме воевати болгар». Так и не дождавшись подмоги, княжичи устремились вперед с одними «передними» — передовым полком, приведенным воеводой Борисом Жидиславичем. С налету они разорили шесть булгарских сел и один город, но, когда булгары, оправившись от неожиданности, выслали против них шеститысячную рать, им пришлось спешно уносить ноги. Только счастливая случайность позволила Мстиславу с союзниками уйти от погони и вернуться «в свояси» подобру-поздорову, «прославиша Бога, заступи бо от поганых и святая Богородица и христьяньская молитва». Андрею пришлось смириться с тем, что покровительство Господа и Его Пречистой Матери выражалось уже не в ниспослании победы его дружинам, а в спасении их от верной гибели.
На юге тем временем Мстислав Изяславич едва не вернул себе киевский стол. В 1170 г., встав во главе волынских, туровских, городенских и галицких полков, он направился в Поросье, где к нему присоединились «черные клобуки», а оттуда — прямиком к Киеву. Глеба Юрьевича в городе не было — он уехал в Переяславль улаживать отношения с половцами, — поэтому киевляне открыли перед Мстиславом ворота и сотворили с ним ряд. Но развить свой успех Мстислав не сумел. Предпринятый им поход на Вышгород, против Давыда Ростиславича, закончился бесславным отступлением, после чего сам Мстислав оказался в роли обороняющегося. Запершись в Киеве, он еще кое-как отбивался от «поганых», находившихся на службе у вышгородского князя, которые рыскали в киевских «огородах» (предместьях), но, прознав, что Глеб переправляется через Днепр с большой половецкой силой, без боя ушел назад на Волынь. В августе того же года он умер [390] . Потомство его выбыло из борьбы за старшинство, хотя и не утратило политического веса в западнорусских землях и влияния на междукняжеские отношения в целом.
390
Татищев на основе своих источников набросал довольно привлекательный портрет Мстислава Изяславича: «Сей князь роста был не вельми великого, но широк плечами и крепок, яко его лук едва кто натянуть мог, лицом красен, власы кудрявы и краткие носил, мужествен был во брани, любитель правды, храбрости его ради вси князи его боялись и почитали, хотя часто и с женами и с дружиною веселился, но жены, ни вино им не обладали. Он всегда к расправе и распорядку был готов, для того мало спал, но много книг читал, и в советах о расправе земской с вельможи упражнялся, и детей своих прилежно тому наставлял, сказуя им, что честь и польза князя состоит в правосудии, расправе и храбрости».
Глеб Юрьевич пережил своего соперника всего на несколько месяцев. Смерть настигла его в январе 1171 г. Несмотря на то что Глеб принял участие в разгроме Киева, киевляне не питали к нему злобных чувств. По словам киевского летописца, «сей бе князь братолюбец, к кому любо крест целовашеть, то не ступашеть его [не преступал крестной клятвы] и до смерти бяше же кроток, благонравен, монастыре любя, чернецький чин чтяше, нищая добре набдяше».
После кончины Глеба события в Южной Руси приняли еще более неблагоприятный для Андрея оборот. Как только прах покойного был предан земле, Ростиславичи, из уважения к родовому старшинству, а может быть, и желая предотвратить покушения на киевский стол со стороны черниговского князя Святослава Всеволодовича и родни Мстислава Изяславича, поторопились пригласить в Киев своего старшего дядю Владимира Мстиславича. Мы оставили его изгнанником, искавшим милости Андрея Боголюбского (см. с. 383). С тех пор он еще не раз подтвердил свою летописную характеристику как человека «вертлявого» перед «братьей». Андрей, по-видимому, не давал ему волостей или давал слишком мало, поэтому Владимир Мстиславич решил действовать самостоятельно. В 1169 г. он внезапно появился под стенами Дорогобужа, где незадолго перед тем скончался князь Владимир Андреевич. Владимирова дружина не хотела пускать «мачешича» в город, пока тот не поклялся на кресте, что никому не сделает зла. Но едва створы городских ворот приоткрылись перед ним, Владимир Мстиславич тотчас забыл о своей клятве, ограбил «имение» и села Андреевича и прогнал из города его вдову. В 1170 г., когда Киев временно находился в руках Мстислава Изяславича, «мачешич» присягнул ему и ради того, чтобы сохранить за собой Дорогобуж, клятвенно пообещал не искать впредь великого княжения. И вот теперь, получив приглашение от Ростиславичей, он снова с легкостью отрекся от своих слов и въехал в Киев, вероятно не веря собственному счастью.
Но на его беду эта политическая комбинация очень не понравилась Андрею. Во-первых, великий князь был сердит на «мачешича» за его сговор с Мстиславом Изяславичем. Во-вторых, ему не могло прийтись по вкусу своеволие Ростиславичей, которые распорядились судьбой киевского стола, не спросив на то Андреева согласия. И наконец, главное — наследование киевского стола по старшинству напоминало о главенстве Киева над остальными русскими городами, тогда как Андрей намеревался превратить «мать городов русских» в заурядную волость, управляемую посадником великого князя Владимирского, то есть лицом назначаемым. Не успел Владимир Мстиславич свыкнуться с головокружительной переменой в своем положении, как Андрей уже послал к нему сказать, чтобы он шел из Киева, уступив место смоленскому князю Роману Ростиславичу, до сих пор хранившему полное послушание Боголюбскому. «Мачешич» не смог пережить этого унижения и умер в мае 1171 г., всего через четыре месяца после своего вокняжения в Киеве, избавив Романа от неприятной необходимости прогонять дядю с престола.
Роман Ростиславич, по словам киевского летописца, был встречен киевлянами с радостью. Однако и он в скором времени сделался неугоден Андрею, причем вместе со всеми своими братьями. Боголюбский вдруг вообразил, что Глеб Юрьевич умер насильственной смертью, будучи отравлен киевским тысяцким Григорием Хотовичем и двумя его сообщниками — Олексой Святославичем, вероятно знатным киевским боярином, и каким-то Степанцом. Кто и зачем внушил великому князю эту мысль, летописцы не поясняют, равно как и то, насколько основательными были эти подозрения. Во всяком случае, Андрей посчитал себя вправе потребовать от Ростиславичей выдачи вышеназванных лиц. Но Ростиславичи, не верившие в виновность предполагаемых убийц, позволили им скрыться. Рассерженный Андрей направил Роману Ростиславичу послание, которое не получал еще ни один из киевских князей: «Не ходиши в моей воли с братьею своею, а пойди с Киева, а Давыд ис Вышегорода, а Мьстислав из Белагорода, а то вы Смоленеск, а темь ся поделите [остается вам Смоленск, там делитесь, как знаете]». Одновременно он погнал с новгородского стола и Рюрика Ростиславича, вместо которого дал новгородцам своего сына Юрия.
Роман Ростиславич безропотно повиновался приказу и уехал в Смоленск. Киевский стол, согласно воле Андрея, отошел к его брату Михаилу Юрьевичу (из чего следует, что они к тому времени помирились). Но тот после отъезда Романа остался сидеть в своем Торческе, а в Киев послал своего младшего брата Всеволода и племянника Ярополка, по-видимому опасаясь остальных Ростиславичей, отказавшихся подчиниться Боголюбскому. Киевский летописец сообщает, что Давыд, Мстислав и приехавший из Новгорода Рюрик попытались добиться от Андрея отмены его несправедливого распоряжения, грозя в противном случае войной. «Брате, — гласило их послание, — в правду тя нарекли есмы отцем собе и крест есмы целовали к тобе и стоим в крестьном целованьи, хотяче добра тобе. А се ныне брата нашего Романа вывел еси ис Кыева, а нам путь кажеши из Руськой земли без нашей вины, да за всими Бог и сила крестьная». Андрей даже не удостоил их ответом.
Тогда Ростиславичи в ночь на 24 марта 1173 г. ворвались в Киев, захватили обоих молодых князей и провозгласили киевским князем Рюрика. Затем они осадили Михаила в Торческе. Продержавшись шесть дней, Юрьевич на седьмой день сложил оружие, отказался от киевского княжения и пообещал быть заодно с Ростиславичами. Те взамен посулили добыть ему Переяславль, находившийся в руках Глебова сына Владимира, и отпустили Всеволода; Ярополка еще некоторое время удерживали в заложниках, но потом освободили и его.
Все случившееся сильно обрадовало черниговских Ольговичей, которые надеялись при помощи Андрея ослабить влияние Ростиславичей в Южной Руси. Святослав Всеволодович, и сам помышлявший о киевском столе, послал к великому князю сказать от имени всей черниговской «братьи»: «Кто тобе ворог, тот и нам, а се мы с тобою готовы». Получив такие заверения, Андрей, по словам киевского летописца, исполнился высокоумья и гордости, разжегся гневом и послал своего мечника Михна сказать Ростиславичам: «[Коли вы] не ходите в моей воли, ты же, Рюриче, пойди в Смоленск к брату во свою отчину»; а Давыдови рци: «а ты пойди в Берладь, а в Руськой земле не велю ти быти»; а Мьстиславу молви: «в тобе стоить все [ты всему зачинщик], а не велю ти в Руской земле быти». Больше всех речи Андреева посла рассердили Мстислава Ростиславича, который, по замечанию летописца, смолоду не боялся никого, кроме Бога. Он велел в своем присутствии остричь Михну голову и бороду и отослал его назад с такими словами: