Древо миров
Шрифт:
— Увы, — прошептал жрец, — я бессилен что-либо изменить…
— Суда и справедливости, повелитель, суда и справедливости!
Невзрачный человек с небольшим горбом за левым плечом застыл на коленях перед ступенями королевского трона.
— Да будет суд и справедливость именем Митры Пресветлого. Назови себя.
— Богуз с улицы Вздохов, мой король.
— В чем твоя вина?
— Повинен в зарывании кошки в землю на перекрестке трех дорог.
Конн удивленно глянул на месьора Шатолада, стоявшего по правую руку от возвышения.
— Это правда?
Шатолад поклонился и заговорил поспешно, желая объясниться:
— Ваше Величество, сей человек желает обелить себя перед королевским судом
— Имеются доказательства?
— Мы схватили одного из так называемых учеников колдуна, и мальчишка, желая заслужить прощение, сознался, что его хозяин почти каждую ночь совершал бесовские обряды, жег травы и даже бесстыдно являлся ученикам голым, заставляя оных намазывать себя колдовскими мазями.
— Где свидетель?
— К несчастью, он внезапно умер, государь. Хлипкий оказался, да. Но у нас имеются другие свидетели: стражники и дознаватели, ходившие за колдуном в его берлогу. Они готовы поклясться именем Митры, что собственными глазами видели действие страшного чародейства, чуть было не лишившего их жизней!
Конн досадливо поморщился. Он уважал традиции, но считал обычай королевского суда в дни больших праздников досадным пережитком. В самом деле, пристало ли государю разбирать мелкие тяжбы и вникать в подробности жизни простолюдинов? А ведь каждый из них имел право в дни торжеств потребовать высочайшего разбирательства. Желающих, правда, находилось немного: народ давно смекнул, что лучше не докучать высочайшим особам своими мелочными проблемами, а еще лучше вообще не попадаться им на глаза. Лишь те, у кого на кону стояла жизнь, рисковали обратить на себя высочайшее внимание монарха, да и то изредка.
— Слышал, в чем тебя обвиняют? — спросил король горбуна. — Что можешь сказать в свое оправдание?
Богуз, оставаясь стоять на коленях, поднял голову и прямо взглянул в глаза Конна. Сыну киммерийца на миг показалось, что глазами колдуна на него смотрит некто иной, но он тут же отогнал эту мысль: дело жалкого чернокнижника его мало тревожило. Слушая, как Богуз с улицы Вздохов бормочет что-то невнятное, король оглядывал зал в поисках той, кто пленила его сердце.
Зал был столь огромен, что, вмещая не менее тысячи вельмож и дам, гостей, посланников, купцов, слуг, глашатаев и гвардейцев, хранивших покой и порядок, словно бы оставался полупустым. Высокие стены были увешаны великолепными туранскими коврами, на которых весьма искусно изображались двенадцать подвигов Митры. В простенках между высокими окнами висели головы диковинных зверей и стяги поверженных армий, стояли изысканные скульптуры, изображавшие богов и древних героев. Никто не обращал на это великолепие никакого внимания.
Взгляды присутствующих были прикованы к дарам, грудой сложенным посреди залы: золотые и парчовые ткани из Аренджуна, драгоценные шкурки горностая и снежной лисицы из Асгарда и Ванахейма, беличьи и лисьи шубы из Бритунии, богатые зингарские седла и упряжь, офирский лазурит и коринфская яшма, слоновые бивни из Черных Королевств и сандаловое дерево из Кешана… Чудесно благоухали специи, ценившиеся на вес золота: гвоздика и корица из Кхитая, имбирь из Иранистана, черный перец и мускат с Южных островов, белый перец из Уттара, шафран с побережья моря Вилайет и фисташки из Пунта — все эти богатства были привезены в Тарантию купцами и сложены у трона аквилонского владыки в знак преданности и в надежде на снижение торговых пошлин.
Купцы только что проследовали чередой перед троном короля, поочередно прикладываясь к его сафьяновой туфле с аметистовой пряжкой. Они шли один за одним, разноплеменные негоцианты: узкоглазые плосколицые кхитайцы, смуглые горбоносые вендийцы, толстые туранцы и иранистанцы в цветных халатах и высоких тюрбанах, блистающие драгоценными кольцами
Вслед за почтенными торговцами двинулись именитые гости и послы. На сей раз гарольды выкликали их имена и титулы. Преклонив одно колено, вельможи целовали перстень короля, а Светлейший Обиус, восседавший в голубой мантии по правую руку от монарха, осенял их милостивым круговым движением пухлой ладони.
Конн с нетерпением ожидал окончания церемонии. Он пребывал в глубоких раздумьях и почти не обращал внимания на блистательную череду знатнейших нобилей, спешивших засвидетельствовать свою преданность. Они подобострастно улыбались, они кланялись и отставляли ноги, отчего в прорезях пышных штанин мелькали золотистые, небесно-синие и изумрудно-зеленые подклады; казалось, прикажи король — и все они как один отдадут за него жизнь… И все же Конну не нужно было вглядываться в их холеные лица, чтобы уловить тайное, тщательное скрываемое желание видеть на троне человека, в жилах которого не было бы ни капли «варварской» крови…
«Арракос Мессантийский, правитель Аргоса!» — выкрикнул гарольд, и король невольно вздрогнул.
Никто не доложил ему о прибытии аргосского вассала. Конн вопросительно взглянул на градоначальника, и тот, склонившись к плечу короля, прошептал: «Прибыл только что, и гонца вперед не выслал. Я счел возможным пустить его на прием, не извольте гневаться…»
Арракос, невысокий человек лет сорока, был крив на один бок и коротконог, посреди его рябого лица сидел большой, хищно загнутый нос, глубоко запавшие черные глаза маслянисто поблескивали. Словно в награду за уродство, природа наделила аргосского правителя мощным торсом и сильными руками: было известно, что он отличный боец, и на счету его множество побед в поединках. Правитель был одет в песочного цвета камзол с множеством золотых пуговиц и широким кругообразным воротником, отделанным множеством серебряных колокольчиков. Когда он принял ладонь короля, чтобы поцеловать перстень, Конн ощутил силу его длинных, похожих на когти птицы, пальцев.
— Дозволит ли повелитель своему преданному вассалу обратиться к нему с вопросом? — спросил Арракос негромко, глядя на короля снизу вверх так пристально, что Конн едва сдержался, чтобы не отвести взгляд.
— После, — сказал он, — я дам вам аудиенцию.
В черных зрачках мелькнул затаенный гнев, и правитель с достоинством отошел к своим вельможам, стоявшим возле стены особняком от прочих гостей.
Вслед за гостями и послами перед королем прошла процессия придворных. Месьоры в костюмах-блио, разукрашенных драгоценностями, осторожно ступали по натертому до блеска полу туфлями с высоко загнутыми носами. Мода сия пришла в Аквилонию из Зингары и Аргоса, но тарантийские щеголи умудрились переплюнуть жителей юга: носы туфель у многих были столь длинны, что вынужденно крепились к поясам золотыми и серебряными цепочками. Подклады в разрезах камзолов блистали всеми цветами радуги, длинные рукава волочились по полу, пышные шапки, украшенные перьями и цветами, напоминали корзины базарных торговок.
Вслед за кавалерами выступала пестрая толпа дам. Их островерхие головные уборы были столь высоки, что многим их обладательницам приходилось надевать на шею специальный матерчатый обруч, укрепленный изнутри китовым усом и украшенный ожерельями драгоценных камней, дабы нагрузка на шейные позвонки не была чрезмерной. Дамские колпаки с одинарными либо двойными валиками, обтянутыми пенящимися муслиновыми кружевами, волочили за собой шлейфы из парчи, атласа, бархата или велюра, расшитые золотой и серебряной нитью. У многих модниц шлейфы были столь длинны, что их несли несколько пажей, следовавших за хозяйками.