Другая Белая
Шрифт:
Поехали дальше — на самый север, который стал землей всего лишь несколько столетий назад: трудолюбивый народ метр за метром отвоевывал землю у моря. По дороге — нескончаемые поля тюльпанов. В селении, больше похожем на имевшийся в голове у Марины образ Японии (везде цвела японская вишня), жила семья учительницы и журналиста. Только с их помощью Марина, наконец, увидела города. Наверно потому, что машины у них не было и они ездили на поезде — уютном, как пятизвездочный отель в представлении Марины.
В Амстердаме под «тропическим» проливным дождем проплыли по каналам. Экскурсовод, переполненный знаниями, красочно живописал то, чего не было видно, на трех языках, причем умудрялся выразить свое отношение к каждому из них (по-английски — с нейтральным уважением, по-немецки — с откровенным неуважением, сдобренным юмором самого примитивного качества, который очень
6
Немного денег сверх (англ.).
— Спасибо. В лучшие времена дам больше.
На что гид ответил. По-русски. Безо всякого акцента:
— На здоровье. Лучшие времена скоро наступят!
После каналов была пицца. Огромная, размером в стол, и вкусная!..
На следующее утро перед работой Лиз зашла попрощаться и протянула бумажку в десять гульденов, чему Марина и не подумала обидеться, потому что понимала: это было сделано от души. Петер повез Марину в городок неподалеку, где они обедали в ресторане. Ресторан был переделан из дока. На толстенных черного цвета цепях с потолка свисал… настоящий корабль! У Марины от неожиданности и смелости художественного решения захватило дух. Сделали заказ. Семья была небогатая, поэтому Марина предложила те самые десять гульденов, на что Петер, который вчера полночи тащил на себе сломавшийся в дороге велосипед, ответил:
— Бывают дни, когда не тратить деньги, — дурной тон. Мудро.
Петер посадил ее на поезд, идущий через Амстердам до Роттердама, и дальше на юг — в Бельгию.
— Вы будете проезжать Гауду. Знаете, наш знаменитый сыр? — сказал он на прощанье.
[Жизнь полна сюрпризов. Если бы Марина могла тогда знать, что пройдет довольно-таки много времени, и в другой стране она откроет для себя «Гауду» — не сыр, а фантастическую керамику с диковинной росписью, напоминавшей о том, что Голландия была владычицей морской раньше всех других стран Европы и познакомила европейцев с искусством Востока. Марина начнет коллекционировать «Гауду» и однажды купит высокую вазу начала 30-х годов по очень умеренной цене, потому что горлышко вазы было склеено из осколков. Продавец в письме объяснит, что вазу разбил покойный кот, уроженец Гауды. Кот умер, как подчеркнет не лишенный юмора продавец, естественной смертью, что делало честь его хозяину: «Гауда» без дефектов стоила тогда уже немалых денег. Марина в ответном письме поблагодарит кота за скидку.]
Ухоженность и безлюдье. Мельницы и тюльпаны. Гостеприимные голландцы. И еще удивительно прозрачный воздух. Такой запомнилась Голландия Марине. В поезде на пути в Бельгию она достала тетрадь с записями (готовилась, ведь, к поездке) и прочитала то, что писал голландский ученый Хейзинга:
«Плоская земля без множества высоких деревьев, без массивных руин замков, она являет нашему оку спокойствие простых линий и затянутых дымкой, неясных далей, лишенных внезапных разрывов. Небо и облака, и раньше и сейчас, способствуют умиротворению духа. Неброские города в обрамлении зеленых валов окружены зеленью, и повсюду, если не роща, то вода, широкая гладь или узкий канал, древнейшая стихия творения, над которой Дух Божий реял в начале мира, — вода, самое простое из всего земного. Неудивительно, что в такой стране и люди отличались простотой и в образе мыслей, и в манерах, и в одеянии, и в устройстве жилищ… Даже благополучие и богатство никогда не стирали этих старых черт всеобщего стремления к простоте…» [7]
7
Цит. по: Й. Хейзинга «Культура Нидерландов в XVII веке».
Марина вышла из поезда и ступила на землю Бельгии, точнее, ее северной части — Фландрии. Мартин и Марта встречали ее на вокзале в Антверпене. Поцеловались, Мартин взял ее тяжелую сумку. Сели в машину и поехали в их городок, расположенный где-то неподалеку.
Сразу почувствовала — все другое. Дома вдоль дороги не тянут вверх к небу свои треугольные крыши, а прочно, по-крестьянски, укоренены в землю и смотрят на мир исподлобья — из небольших окошек под почти плоскими крышами. Марина, человек открытый и эмоциональный, не преминула поделиться этими сравнениями, на что Мартин ответил как отрезал:
— У нас все лучше!
Заткнулась, приказала себе: «Держи язык за зубами, а!», — почему-то перейдя на кавказскую интонацию.
Голландцы и фламандцы говорят на одном языке, но друг друга не особенно жалуют. «Два народа, разделенные одним языком», — Черчилль сказал о британцах и американцах, но подходило и к голландцам с фламандцами. (Позже Марина узнала, что фламандцы терпеть не могут валлонцев, живущих на юге Бельгии, а французы, ммм… не очень любят бельгийцев и потешаются над ними, примерно, как мы над чукчами… Ну, нет мира под оливами!)
И вот, наконец, Дом, который построил Он. Дом одноэтажный, добротный, большой. Окошки не маленькие, но, конечно, не в полстены, как у голландцев. Мебель тяжелая, основательная, как будто рубленая из бруса. Подумала, вот и еще контраст с «легкой» Голландией: Манилов — Собакевич. Губы при этом сжала, чтобы не выпустить мысль. И кто бы ее понял? У них не Гоголь, а толстенная в старинном кожаном переплете Библия лежит на самом виду.
Над низким и сделанным, казалось, на века, буфетом висело настоящее деревянное воловье ярмо на две персоны — библейский символ супружества. Такой патриархальности Марина нигде и не видела. «Так вот как он живет! Дом построил, троих детей родил-вырастил, дочь замуж выдал, внуков ждет… Извечное жизни предназначение».
Была суббота. К вечеру все вместе поехали на мессу: семья была католической. Удивило, что старый собор был переполнен — никакого сравнения с полупустыми соборами Голландии. Марина была совершенно не сведуща в ритуале церковной службы, поэтому, когда Мартин неожиданно встал, пошел к алтарю, взошел на возвышение, открыл лежащую перед ним Библию и стал читать своим потрясающе глубоким и проникновенным голосом, она ничего не поняла и застыла, зачарованная. Он не священник, почему он в алтаре?! Его голос возносился к сводам готического собора и уже с тех запредельных высот спускался к ней. «Где он, и где я!.. Если бы я верила! Не так — во что-то и про себя, а родилась бы с верой, как он, как его жена, как все эти люди вокруг, в церковь бы с мужем ходила. Да что уж теперь-то…» Вот он уже и не на возвышении, а бегает с корзинкой по рядам, собирает пожертвования, или как это там называется. Вот все начали петь. Марта подсовывает молитвенник со словами. Сама-то все знает наизусть, голосок приятный. «А я что тут делаю? Какое право я имею тут быть?! Туристка! Родилась без веры, труда себе не дала, чтобы веровать, а это ведь труд, и долг, и работа над собой. Диссертацию вместо этого десять лет вымучивала. Экономика феодализма! Какая экономика без веры?! Между прочим, диссертация-то про то время, когда вот такие соборы строились. Как можно это без веры построить?! Это же человеку не по силам, не соразмерно с человеком!.. С ума схожу. Иль восхожу… [8] Ушла бы, да не выбраться»
8
Б. Ахмадулина «Прощание».
Кончилась служба. Вышли на улицу — дождь. Хорошо! Опомнилась: «Что это было со мной? Устала я кататься по заграницам — домой хочу».
Домой — в его дом — приехали быстро. О том, чтобы вернуться к легкой беседе, Марина и думать не могла. Сказавшись уставшей, ушла к себе.
Он — фламандец. Его фамилия начинается на «ван». Он живет во Фландрии. До приезда сюда она, если и употребляла когда эти слова, то только в сочетании «великие фламандцы» — Рубенс, Ван Дейк. А оказалось, фламандцы живы и поныне, живут — не тужат по законам предков.